Возвращение

– Я хотел спросить – всё ли у вас в порядке?

– Вам это так важно?

Скорее всего нет, не важно, но ситуация обязывала меня разобраться во всём этом хаосе. Мне казалось, что я схожу с ума, находясь в подобии комнаты, запертой изнутри. Всё сличалось слишком быстро, слишком велик был тот диссонанс, которому я подвергся. Так я и стоял напротив нее. Она отложила в сторону спицы, подошла ко мне практически вплотную, и я смог разглядеть чуть больше, чем было нужно. Я увидел ее губы. Они были розовыми, мягкими, красивыми. Я заметил блеск ее глаз, привыкших к темноте, но не потерявших своей жизни. Мне кажется, здесь я оказался не случайно, волей судьбы, весьма странной, но интересной. Мисс Палет дотронулась до моей руки.

– Что чувствуете? – прошептала она.

– Вас.

– Значит, я живая.

Я совершенно не мог понять, какой бардак царил в голове этой дамы. Она была привлекательна собой, явно неглупа, но одержима траурными идеями и в буквальном смысле помешалась на смерти. Иногда мы с ней беседовали короткими фразами, а иногда длинными. Мне не хотелось, чтобы ее пессимистические ноты проникали в мою душу, но сам того не осознавая, стал зависим от ее скорби.

Однажды, вернувшись с работы, я застал ее в дверном проеме, она попросила меня сделать пару фотографий. Я согласился.

Хозяйка квартиры сказала, чтобы я замотал ее тело в белую простыню, похожую на саван. Затем я положил ее на кровать, рассыпал лепестки роз и сделал несколько снимков. Она была похожа на мертвеца, чье лицо оставалось скрытым под черной вуалью. Мисс Палет всё больше походила на пустое, засыхающее дерево, которое не знает, как приблизиться к желаемому, как прикоснуться к тому, к чему прикасаться нельзя. Она не играла и не жила, она просто что-то делала, о чем мне думать совершенно не хотелось. Забыть и не вспоминать.

Просьбы иногда повторялись. Саван, имитация повешенья, а также одинокая фигура печального существа, стоящего посреди комнаты с томиком стихов в руках. Я все отрицал, мысленно зная, что уже не смогу выпутаться из-под власти сладких, пугающих чар. Мне было совершенно наплевать на ее образ жизни, я просто запирался у себя в комнате и старался уснуть.

3.

С Руфусом мы виделись реже, чем раньше. Мои новые апартаменты располагались в другом конце города и по этой причине пересекаться нам удавалось лишь в скромном полупустом баре, на нейтральной территории, в котором подавали странное на вкус пиво, но зато дешевое. По обыкновению, своему, я заказывал сразу литр и смаковал его весьма продолжительное время, изредка поглядывая на бармена, который ковырялся вилкой в зубах.

Здесь было не так уж и плохо, даже уютно. Играла тихая, ненавязчивая музыка, а посетители никогда не дебоширили. Руфус последнее время часто жаловался на то, что им с женой никак не удается завести ребенка, и я невольно все чаще стал вспоминать о Сагите, которую покинул. Интересно – как там она, и удается ли ей уживаться под одной крышей с Жанной и ее новым кавалером. Думаю, что удается. По крайней мере, хочу в это верить.

– Может, мы не созданы для этого? – внезапно вырвал меня из забвения голос приятеля.

– Для чего?

– Для детей. – Он нервно закурил. – Понимаешь, это же ответственность, а если ты не готов ее нести, значит господь не предоставит тебе подобных благ.

– Дети – это благо? – поинтересовался я.

– Конечно. Ну так говорит жена. – Он также нервно глотнул пива. – Ну и я так считаю тоже.

– Я никогда об этом не думал.

– У вас была Сагита, все эти пять лет. Считай, что дочку растил.

– Никогда к ней не относился как к дочери. – Я улыбнулся, поддавшись мыслям о девушке. – В любом случае – тебе не стоит так переживать из-за этого. Ты бы все равно был бы никудышным отцом.

Руфус слегка возмутился, выдыхая из ноздрей сигаретный дым. Странно, но я никогда не слышал от него подобных разговоров. В какой-то момент люди меняются, становятся другими, и ты вечно упускаешь этот этап из виду, тот самый, в котором человек совершает процесс перевоплощения.

В нем, как правило, меняется совершенно всё, от манеры поведения до привычек. Появляется или же уходит раздражительность, извечные темы бесед резко сменяют русло, и теперь при встрече вы никогда не услышите от него слов радости или же, наоборот, горя. Он все тот же сосуд, который странным образом наполняется совершенно иным содержимым, таящимся в нем или же занесенным какими-то другими ветрами.

Я старался не придавать значения всем репликам, которые бессознательным потоком сыпались из уст Руфуса. Он постепенно пьянел, становился сонливее, потом его самого утомила болтовня, и ему пришлось переключиться на другую тему.

– Как там поживает твоя сумасшедшая хозяйка?

– Я ее почти не вижу, – говорю я, опуская глаза в пол.

– Я бы сам свихнулся от такой мадам. Странная она. – Он улыбнулся и закурил.

– Не знаю. Не замечал. – Потом добавил: – Хотя порой мне кажется, что я живу со своей совестью.

Руфус выплюнул в мою сторону клуб дыма и засмеялся во весь голос.

– Не думал, что ты так проникнешься. Она что – ведьма?

– Она похожа на ночной кошмар, – сухо сказал я и тоже закурил.

Мы вышли из бара за полночь. На улице неожиданно сыпал легкий снег. Конец октября. Я пожал своему другу руку и побрел вверх по улице, прикидывая, что до дома придётся добираться пешком.

Я шел по пустым улочкам. Свет в домах уже давно погас. Фонари слабо отбрасывали тени на мостовую, и создавалось впечатление полнейшего одиночества. На какое-то мгновение я подумал, что заблудился, свернул не туда и теперь не смогу найти дороги обратно. Остановился у столба, потирая друг о дружку замёрзшие руки. Мне почему-то стало страшно, стало боязно возвращаться в унылую обитель скорби, в которой мой разум походил на законсервированную банку, способную тупо пролежать на одном месте долгие и долгие годы. Покрыться пылью, стать обыкновенным предметом обихода, о который попросту будут спотыкаться все, кому не лень.

Мне стало жаль хозяйку квартиры. Жаль ее образа жизни, ее сумасбродных поступков, ее одиночества. Она не заслуживала быть такой, жить среди нормальных людей, заключенная в странный, совершенно сухой панцирь, из которого не смела даже высунуть головы. Но через некоторое время я вспомнил, что собирался отдать ей деньги за комнату, потерял ход предыдущих мыслей и вновь побрел вдоль по улице.

Входную дверь в квартиру я отворил ключом. Зашел внутрь и услышал тихую игру на пианино. Сняв с себя запорошенное снегом пальто, я медленно прошел по коридору и остановился у входа в ее комнату.

– Вы сегодня поздно, – раздался женский голос из-за двери.

– Да, встречался с другом.

– Другом, – слепо повторила она. – Вы можете войти.

Я вошел. Она сидела все в той же строгой, таинственной позе и смотрела в окно, закрыв крышкой клавиши инструмента.

– Расскажите мне о войне, – через какое-то время попросила женщина.

Алкоголь, играющий в моих жилах, развязал мой язык, теперь мне хотелось вести странные, монотонные разговоры.

– Там было страшно. Не всегда, но большую часть времени. – Я закурил папиросу, не спросив разрешения. – Мы передвигались на ощупь, практически каждый день. Иногда мы просыпались и не могли понять, умерли мы или еще нет. Иногда гремели взрывы, кричали люди, брызгала кровь. Знаете, теперь все эти воспоминания для меня превратились в какой-то странный, липкий клубок. Они наслоились друг на друга, поэтому прошу прощения за столь глупые метафоры.