Возвращение

– Не нужно туда ходить, – прошептала она.

– Почему?

– Там ничего нет.

– Как это нет?

– Вот так. Там все сгорело. Я не хотела тебе говорить. Ты ее так любил. – Она прижала мою руку к своей щеке, закрыла глаза и просто молчала.

– Что случилось?

– Все просто сгорело, в один миг.

Мы проследовали вдоль по улице. Я старался не слишком спешить, волоча за собой спутницу. Когда мы подошли к нашему дому, мои глаза не увидели ничего, кроме обгоревших развалин, тех, что еще когда-то я называл родным домом. Здесь все еще пахло пожаром, пепел кружил в воздухе, напоминая танец опадающих листьев. Невероятное и в то же время пугающее зрелище. Дыхание сперло, я не мог даже пошевелить губами. Неужели Жанна умерла?

– Она погибла, Том, – произнесла Сагита, стоя позади меня.

Я медленными шагами, спотыкаясь о поваленные доски, двигался сквозь руины, в центр здания. Лестница, ведущая на второй этаж практически обвалилась. Здесь находились обугленные останки картин, каких-то вещей, старенькой, но приятной глазу мебели. Ветер безжалостно скитался по этому тихому месту, терзая мое пальто и мои волосы. Я подставил потокам воздуха лицо, закрыл глаза и на мгновение успокоился, почувствовав дыхание прошлого, словно в этом ветре застыл запах Жанны.

– Собственно, именно поэтому я и переехала в пансионат. – Сагита уселась на уцелевший стул, обхватив свои плечи руками. – Как-то, под утро, я пришла домой, а тут это. Мне сообщили, что пожар начался сам собой, без видимых причин, словно кто-то извне пробрался в дом и совершил весь этот ужас. Они спали, просто спали и сгорели во сне. Я не видела их тел, меня увели отсюда, но вот теперь мне кажется – я слышу их крики. – Она сделала паузу в словах и опустила голову вниз. – Это ведь так страшно даже не понимать, что ты умираешь.

Я закурил папиросу, закутался в пальто потеплее и подошел к девушке.

– Да, это и вправду страшно. Я даже не знаю, что теперь делать.

– Уже почти год прошел. Ты не мог этого знать.

– Так вот почему ты ничего не писала? Да и я, как последний слепец, не ведал о таком горе, просто жил в своем мирке, совершенно позабыв о тебе, о доме, обо всем, что было раньше. – Я готов был разрыдаться, но чувствовал, что слез во мне уже не осталось. – А что Руфус? Он мог знать об этом?

– Да, он помог оплатить их похороны.

– И ничего не сказал… Хотя его я тоже давно не видел. После того, как…

– После чего?

– Не важно, – ответил я, стараясь не будоражить в памяти воспоминания о той злополучной квартире и ее хозяйке, носившей траур. – Ладно, нам пора идти.

Я помог ей подняться на ноги, она попросила у меня закурить, я молча исполнил её просьбу. В момент эта сцена напомнила мне о войне, о том разрушенном здании, о той девушке, над которой бесстыдно надругались неизвестные мне люди, о ее глазах, о моем чувстве стыда. Это все лавиной обрушилось на меня, ударило в самое сердце, заставило задрожать руку, державшую спички. У меня сложилось впечатление, что я здесь был всегда, среди этих обломков, этого пепелища, пропахшего смертью. Сагита предстала передо мной в совершенно другом образе, и мне стало плохо.

– Прости меня, – тихо прошептал я, все еще смотря на ту несчастную девушку, которой так и не сумел помочь в годы войны.

Глава 4. Я не здесь

1.

Я никогда бы не захотел возвращаться в это место. Здесь пахло смертью, самой настоящей, с кусками оторванной плоти, грудой кирпичей, что еще когда-то были зданием школы. Они оставили после себя несколько повешенных тел. Детских тел. Их просто повесили за шею, под самый потолок, потом подожгли, предварительно облив всю одежду бензином.

Здесь все еще был слышен плач невинных жертв. Он словно отскакивал от стен и проносился по всем коридорам одним нескончаемым потоком.

Я закурил папиросу, сдвинув каску на затылок. Мне было жарко. Другие солдаты из нашего отряда беспорядочно разбрелись по всему зданию, осматривая комнаты и прихватывая с собой ценные вещицы. Топот их грубых сапог периодически выводил меня из состояния прострации.

– Разве можно так? – раздался голос за моей спиной.

Он принадлежал молодому солдату, на пару лет младше меня, который с болью в глазах рассматривал жуткую картину смерти.

– Сколько их тут?

– Не знаю, не считал. Думаю, около тридцати, – сухо отозвался я.

– Матерь божья. Тридцать детей. Для чего им понадобилось истреблять целый класс?

– Они просто забавлялись.

– Забавлялись? – Он переспросил, с какой-то грубой интонацией.

– Здесь многое происходит ради забавы.

– Больные ублюдки.

– Мне кажется – мы не сильно отличаемся от них.

Солдат попросил у меня закурить, после чего рассказал мне историю о том, что его младший брат все еще ходит в школу и что он искренне надеется на его благополучие. Звучало трогательно, как-то с любовью и по-домашнему, но я наслушался подобных речей от каждого из своего отряда. Поначалу ты стараешься сохранить в себе человека путем вытаскивания наружу сладких воспоминаний, но по прошествии некоторого времени стирается всё, и даже такие обрывки памяти уже не в состоянии разбудить в тебе какие-либо чувства.

Я никогда не забуду этих мертвых детей, тела которых встретили нас на подходе к городу.

Ближе к вечеру мы устроились на привал. Шел дождь, он беспощадно проникал сквозь дырявую крышу и обрушивался на нас. Кто-то играл на губной гармошке, травил анекдоты и просто жевал засохший кусок хлеба. Объединившись в единое целое, мы представляли собой обыкновенное семейство, собравшееся за ужином у костра. Было сыро и прохладно, но, если закрыть глаза и представить вокруг себя яблочный сад, листва которого орошается свежестью вечернего дождя, становилось не так мерзко.

Мне грезился дом, мои родители, которые изредка писали мне письма и еще реже получали ответы на них. Мне грезилась жизнь, которой я буду жить, когда вернусь с войны. Интересно, какой она будет? Кого увижу я, вернувшись на родину? Смогу ли я найти достойную работу, завести семью, почувствовать себя нормальным человеком? Эти слюнявые, романтические вещи кубарем пробегали по ступенькам моего сознания, бодрили, но в то же время заставляли грустить. Предавшись подобным мыслям, я медленно засыпал, укрывшись дырявым пледом.

Мне снился сон, в котором спящий город был полностью объят вязким, непроглядным туманом. Я старался ступать как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Правда, людей здесь не было, они просто испарились, превратившись в белую пелену. Странно, но мне не было страшно. Напротив, тепло проходило сквозь всё мое тело, успокаивая некогда бушующее пламя сомнений и негодований. Наверное, это был рай, если он, конечно, существует. Ни на что не похожее место, пронизанное атмосферой сновидений.

Так я и брел, вдоль по улице, сжимая в руке винтовку.