Возвращение
Шрифт:
Он, ничуть не смущаясь, обратился к гостю:
— Герр Корбл, вы позволите Элли прогуляться со мной? Погода солнечная… Покажу ей наш сад.
Тот, пожевав губами, смерив нотара строгим взором, кивнул:
— А и прогуляйтесь… Почему же не прогуляться…
— Герр Уц, — пфальцграфиня наклонилась к нему, когда за Эрихом закрылась дверь, — Расскажите мне, пожалуйста… — Не знала, как начать непростой разговор. — У меня есть сомнения… Вы ведь знаете, что эту таверну мы — Эрих, я и Хельга — приобрели на равных условиях. Только документ о владении домом оформлен на Фрейта. Эмм… Если, не дай Бог, возникнет размолвка,
— Свиток на дом? — удивился мужчина. — Ты хочешь сказать, что боишься обмана со стороны нотара? Я сегодня только и слышал со всех сторон: «Хозяйка велела… Наша хозяйка…» Лэвари, вся прислуга признала тебя за хозяйку. Не Эриха, не Хельгу… Тебя. И это справедливо. Вот взять меня… — он, плеснув в кубок вина и залпом осушив его, прокашлялся в морщинистый кулак. — Я не понаслышке знаю, что значит приумножать доход семьи владельца поместья, и ни разу не усомнился в том, что делаю правое дело. Но и у меня, как и у тебя нет никаких документов на владение. И что это значит? Ничего. Меня все в округе знают не только как управляющего, а и считают истинным владельцем. Право владением доказывается перед Богом и людьми. В этом славном городе многим уже известно имя Лэвари Ольес и таверна «Пять звёзд» связывается с этим именем. Не с именем Эриха Фрейта или графини Хильдегард фон Борх, а твоим именем. Сам слышал.
— Правда? Всё так просто? Если — не дай Бог — будет суд…
— Какой суд? Господь с тобой, — перекрестился Корбл Уц. — Горожане свято блюдут традиции и устои этого города. Если Эрих поступит не по чести, то никто из знати и ногой не ступит на порог заведения такого скандального владельца. Чьими руками всё здесь делается? Каждый мастеровой скажет и укажет на хозяйку: «Вот она, Лэвари Ольес, мы знаем только её, только она давала нам указания и только её мы слушали».
В этом времени был иной взгляд на право и преступление. Уголовный процесс не разделялся на следствие и суд. Он был состязательным, основанным на гласности, публичности и устности судопроизводства. Спорные вопросы решались, основываясь на принесении клятв и показаниях очевидцев. Суд выступал в качестве наблюдателя и выносил приговор, заслушав истца, ответчика и их свидетелей.
— Ну ладно, раз такое дело… — У Наташи отлегло от сердца. — К тому же Эрих, похоже, скоро станет членом вашей семьи… Не в его интересах портить свою репутацию и лишиться бизнеса. Семью нужно кормить.
Гоблин многозначительно кивнул, подняв указательный палец:
— Вот… Верно мыслишь, Умертвие… Тьфу, привязалось… — шутливо хлопнул ладонью по губам. — Тэрэсия и Ребекка велели тебе кланяться.
— Спасибо, — тепло улыбнулась Наташа. — Как мальчишки? Надо будет навестить их. Вот немного разгребусь с делами…
— Растут… Ручонки цепкие. Как ухватятся за пальцы — не оторвать, — ответно улыбнулся, демонстрируя мозолистые ладони с узловатыми искривлёнными пальцами.
— Господи, как же я вас люблю, — обняла мужчину, целуя в щёку.
— Всё, ступай, — смущённо опустил глаза Уц. — А мне тут надо всё хорошенько посмотреть. Что-то ты много непонятного наворотила. Разобраться бы…
— Ай, да всё понятно, — махнула она рукой, направляясь к выходу, раздумывая, что он имеет в виду. — Это вы о мангале и решётке-гриль? Ничего сложного…
Дверь распахнулась ей навстречу,
ударив по протянутой руке и запыхавшийся взволнованный Гензель позвал:— Хозяйка, там, в кухне… — Беспорядочно махал руками. — Быстрее… — Крутнулся и, оглядываясь на неё, побежал по коридору.
— Господи, что ещё… — приподняв подол платья, поспешила за ним. Тревожно билось сердце. Таким испуганным она пастушка никогда не видела.
Сзади раздавались торопливые шаги Корбла.
С площадки второго этажа отчётливо слышался гул голосов, выкрики и грохот ломающейся мебели.
Наташа, путаясь в полах длинного платья, проклиная наряды средневековых модниц, неслась с лестницы, не чуя под собой ног.
У распахнутой двери в кухню толпилась прислуга. Женщины, настороженно оглядываясь, крестились, шепча молитвы. Глухие тяжёлые удары, сопровождаемые короткими бранными вскриками и сухим треском ломающегося дерева, сотрясали воздух.
Растолкав любопытных, девушка пробилась в «цех» холодных блюд и закусок, замирая.
Обломки длинной скамьи, перевёрнутый стол со сломанной ножкой, гремящая катающаяся кухонная утварь…
Кочаны капусты, свёкла, морковь вперемешку с рыбой и битой глиняной посудой в луже компота из сухофруктов с молочными берегами…
За спиной слышались возгласы:
— Покрошат всё…
— Разнять бы…
— Где стражники?
— А ты попробуй! Подомнут и не заметят.
— Увечной останешься.
По полу, рыча и бранясь сквозь стиснутые зубы, катались два крупных тела. Кому принадлежали обрывки слов, Наташа догадалась сразу. Разглядела как один из драчунов, навалившись и придавив к полу второго, занёс для удара могучий кулак.
— Лободырный… — зло прошипел тот, что был снизу. — Чужеяд…
— Ах, ты, лузер многоцветный… — сквозь разбитую губу процедил раб, целясь противнику в глаз. Но ударить не успел. Ответный удар кузнеца, от которого не устоял бы и годовалый бычок, пришёлся сквернослову прямо в лоб.
— Руди, наподдай ему! — вскрикнула раскрасневшаяся Фиона так вдохновенно, словно сама участвовала в драке.
Пфальцграфиня с удивлением посмотрела на неё. Та без тени сочувствия выдала:
— А пускай разомнутся. Только бы их в поле…
— Ага, да по лопате в руки. Пусть бассейн копают, — согласилась Наташа, сложив руки на груди.
Тёмно-русая голова мотнулась в сторону. Яробор громогласно взвыл:
— Вымесок! Урою!
Вздёрнув Рыжего на ноги, коротко замахнувшись, изо всех сил впечатал увесистый кулак в его челюсть, и Руди, крякнув от неожиданности, пушинкой отлетел к противоположной стене, чуть не завалив посудные полки. На голову градом полетели деревянные дощечки, оловянные кубки, кастрюли с мисками.
— Что ж ты делаешь, окаём?! — в сердцах вскрикнула Фиона, кидаясь на раба с кулаками.
Но он, легко взвившись в длинном стремительном прыжке, уже сидел верхом на кузнеце, и теперь его кулак оставлял на лбу с прилипшими рыжими волосами широкие кровавые ссадины.
— Сучий хвост… — Рубаха на спине русича лопнула и сквозь прореху проступили окаменевшие бугрящиеся мышцы.
— Выпороток… — Крепкие пальцы Рыжего, сжав горло Яробора, безжалостно сжимались.
— Мордофиля… — прорывалось сквозь хрип. Кровь с разбитой губы раба капала на широкую грудь кузнеца.
Мужчины, схлестнувшись намертво, продолжали потасовку.