Вперед в прошлое 12

— Тоже, — с готовностью ответил я и добавил шепотом: — Как бабушка?

Тетя Ира несла таз с потрохами и удалилась на кухню, Толик проводил ее взглядом и сказал:

— Эльза Марковна держится. Ирина как обезумела, возненавидела весь мир. Как мимо церкви проезжаем, богохульничает. Не знаю, что делать.

Я покосился на летнюю кухню и сказал честно:

— Ребенка. Иначе она совсем пропадет.

Толик тяжело вздохнул.

— Так мы совсем старые!

— Сколько ей? Тридцать девять? Ерунда. Еще двоих родить можно. Если вы, конечно, готовы.

По лицу Толика было понятно, что нет, не готов. Он считал, что отстрелялся. И это пат. Если Ирина не найдет радость и заботу, она погибнет или сойдет с ума. Поговорил бы кто с ней на эту тему. Не мне же это делать.

Я направился в кухню. Бабушка мариновала сало, разложенное на столе. Увидела меня, бросила свои дела и воскликнула:

— Павлик!

Шагнула навстречу, обняла, не замечая ненавидящего взгляда Ирины.

— Как вы? Вот, присаживайся… ой, стула нет, извини…

Бабушка засуетилась в поисках стула. Кухня была завалена кусками туши, они и заняли все стулья и табуреты. А в ванной стояли тазы с потрохами и виднелась голова на подносе.

— Ба, я постою. Отрубей хватает у тебя?

— Хватает, спасибо. На месяц точно есть, — ответила бабушка.

— Что с мясом делать будешь? — спросил я.

— Часть раздам, часть продам…

— По чем продаешь?

— Три пятьсот вырезка, — ответила бабушка. — На кости, ноги для рульки — по две. А что?

Говорить, что мясо нужно мне, я не стал, иначе отдаст даром, а каждый труд должен быть оплачен, потому немного слукавил:

— Одноклассники интересуются. Если дешевле, чем на рынке, они купят килограммов десять всякого-разного.

Бабушка посмотрела с подозрением. Ирина зыркнула волком, продолжая чистить кишки для колбасы.

— Точно это не вам нужно? А то знаю я тебя.

— Нам тоже нужно, но немного, — сказал я, понимая, что несколько килограммов она передаст младшей дочери. — Денег я дам, тридцать пять тысяч, правильно?

Часть пойдет на откорм алтанбаевцев, часть останется нам, когда мы переедем на съемную квартиру, я был уверен, что скоро это случится.

— Для своих по три тысячи! — с легкостью пошла навстречу бабушка. — Толик! Десять килограммов взвесишь? И для Оленьки немного отрежь.

Толик взял топор и пошел на улицу. Бабушка догнала его и надела ему фартук, поправила воротник рубахи. Если она и страдала из-за Андрюши, то не показывала виду и выглядела живой и беззаботной. А вот Ирина похудела, осунулась и почернела, глаза ее ввалились, появились черные круги.

Она мне никогда не нравилась: жадная, завистливая и злая. Но это бабушкина дочь. Похоже, что — любимая дочь. И если она начнет спиваться, это бабушка уж точно не переживет. Так что надо подумать, как ей помочь. Первое, что пришло на ум — внушение. Почему бы и нет? Не подействует — ну, кинется на меня тетка. Хуже все равно не будет.

Потому, пока бабушка резала мясо и распихивала по пакетам, преодолев неловкость, я подошел к Ирине.

— Тетя Ира, можно вас на пару слов. — И кивнул на дверь.

Тетка насупилась, вытерла руки о фартук и молча направилась за мной. Я отошел подальше, посмотрел ей в глаза и проговорил:

— Тетя Ира, я очень вам сочувствую…

Тетушка напряглась в ожидании, а я смутился под ее невидящим взглядом и долго подбирал слова. Наконец решился:

— Прекратите убивать себя. Вы еще можете…

Глаза тетки вспыхнули, и она зашипела на меня:

— Что бы ты понимал, щенок!

Сжав кулаки, она шагнула навстречу. Зная, что будет дальше, я отпрыгнул.

— Шакаленыш, — продолжала она. — На дом материн слюни пускаешь? Вьешься, вьешься вокруг нее. Заботливый такой, добренький. Знаем мы вас, добреньких!

В нее будто вселился бес. Он шипела, шипела и шипела, брызгала слюной, скалилась и сверкала глазами. Черты ее лица заострились, казалось, зубы тоже заострились, она готова броситься на меня, вцепиться в горло и жадно лакать кровь, бьющую из сонной артерии.

Конструктивный получился диалог! Поскольку тетка преградила путь назад, я попятился и ушел в огород, туда, где свинарник и курятник. Тетя Ира подалась за мной, но передумала и вернулась в кухню, бормоча проклятия. А вот мне совершенно туда не хотелось. Только представлю, что она там, смотрит на меня, как одержимая, и плечи сами дергаются.

Побродив по огороду, я заставил себя вернуться к бабушке, которая приготовила мне с собой не только мясо, яйца, творог и молоко, но и чай с манником — перекусить сейчас. Пришлось садиться за стол с ней и тетей… Нет, тетка, слава богу, отказалась. Она сжала челюсти и старалась на меня не смотреть, а когда бабушка хвалила меня или, хуже того, обнимала, ее аж подбрасывало на табуретке.

Отдав долг вежливости родственникам, я просидел десять минут, натужно улыбаясь, потом распрощался с бабушкой, расплатился за мясо, обнялся с ней, почесал Боцмана и с огромным облегчением не просто уехал — улетел отсюда, желая больше никогда не пересекаться с теткой.

Тетя Ира, которая казалась веселой хохотушкой, превратилась в сгусток ненависти. Она ненавидела весь мир за то, что он не рухнул со смертью ее сына. Нужно будет поговорить с бабушкой о ней. Но не сегодня, конечно.

Только на выезде из Васильевки я посмотрел на часы: было начало пятого. Значит, сперва встречаюсь с Наткой и Борей на плитах возле рынка, ставших традиционным местом встречи, и мы звоним по объявлениям. Потом я еду к Лидии. Кстати, и мяса ей передам домашнего, и яиц.

В точке сбора никого не было, что неудивительно — оставалось еще полчаса. Я прислонил мопед к плитам, уселся на них и увидел Наташку, обследующую фонарные столбы. Объявление ее заинтересовало, она оторвала телефон, достала ручку из сумочки, подписала клочок бумаги. Бросив взгляд на плиты, заметила меня. Помахала рукой и устремилась навстречу.

Брякнувшись рядом со мной и свесив ноги, она отчиталась:

— Двенадцать «двушек» в Южном районе, пять «трешек» и полдома в Николаевке! От двадцати пяти до сорока тысяч.

— Лучше, конечно, Николаевка, — резюмировал я. — А где именно сдают дом?

— В самом конце поселка, я не удержалась, уже позвонила. Там две комнаты. Кухня отдельно, туалет на улице, двадцать шесть тысяч. Нормальная цена?

Туалет на улице, кухня тоже. Без воспоминаний взрослого это казалось нормальным. Теперь же — дикостью. Просыпаешься зимой ночью и — здравствуй, ведро, потому что пока оденешься, пока дойдешь расплещешь накопленное или задницу отморозишь.

— Ждем Борю? — с некой обреченностью спросила сестра.