Вперед в прошлое 9

Чтобы вставить пленку, требовался специальный навык. У неумехи она могла порваться посередине, и засвечивалась. Не менее сложно было выставить выдержку, диафрагму, учитывая освещенность, чувствительность пленки. Пленку нужно было перематывать вручную, затвор взводился рычагом. Режимы тоже устанавливались вручную.

У драгоценной отснятой пленки были миллионы шансов погибнуть, но все равно люди рисковали, устраивали фотолабораторию дома. Самая сложная манипуляция — заправить отснятую пленку в фотобачок. Делать это нужно в абсолютной темноте. Драгоценная пленка, на которую ты рассчитывал, могла соскочить с направляющих, слипнуться и испортиться.

В фотобачок наливали проявитель, потом промывали пленку, после погружали ее в закрепитель, снова промывали. Проявитель и закрепитель должны быть определенной температуры.

После того, как пленку доставали из бачка, можно было определить, кто изображен на фото, какие кадры получились, какие нет. Удачно сделанные фото люди хранили всю жизнь. Относили в фотолаборатории, где их переснимали, ретушировали вручную и делали портреты, которые украшали стены.

После проявки пленку сушили на бельевой веревке. И вот он, таинственный и непредсказуемый процесс — великий маг фотограф оккупировал ванную, погружая ее во мрак на несколько часов. Источником света был только красный свет. Из чемодана доставался фотоувеличитель, фотобумагу клали на предметный стол с рамками и линейками для определения размера фотографий.

На бумагу проецировали изображение, а затем ее погружали в проявитель и закрепитель. Весь процесс делался мастером на глазок.

Особо популярными были глянцевые фото, их глянцевали с помощью гладких поверхностей: стекла, кафельных стен, стенок ванной.

Человек с фотоаппаратом был желанным гостем в любой компании. Люди фотографировались по несколько раз в год в фотосалонах, вклеивали снимки в альбомы, подписывали их, датировали. Эти альбомы были настоящим произведением искусства, каждый визит в гости непременно сопровождался просмотром семейных альбомов.

Увы, в нашей семье не было альбомов, мама держала наши фотографии в подписанных конвертах, в фотосалон мы ходили раз в год на чей-то день рождения и фотографировались впятером, потому моих детских фото раз-два и обчелся.

Поэтому сейчас было ощущение, словно я имею отношение к волшебному таинству.

Каналья сжалился и привез нас с Ильей прямо на набережную, оледенелая дорога тянулась вдоль нее. Деревья, что стояли у обочины, или превратились в сосульки, покрывшись ледяными наростами, либо упали. С дороги их уже убрали, а во дворах был настоящий лесоповал.

С моря летела водяная пыль, попадала на плитку и намерзала слой за слоем, слой за слоем. Каждая неровность обросла льдом и высилась ледяными кляксами причудливой формы.

— Впечатляет… — произнес Илья, и мы вылезли из машины.

— Вы делайте дело, — сказал Каналья. — Потом отвезем вас к молу, там самое интересное.

Порывом ветра меня прижало к машине, хорошо дверцу успел закрыть. Секунд десять мы с Ильей копошились, как мошки, пытаясь оторвать себя от машины. Здесь, возле моря, выше влажность, и минус пять ощущалось как минус тридцать. Минута — и я замерз.

Илья побарахтался и, когда ветер ослаб, нырнул в машину, помотав головой — мол, не готов он для подвигов. Пригибаясь, я побежал фотоохотиться на набережную. Запечатлел водяную пыль над бухтой, ледяные изваяния, в которые превратились камни, оледенелые деревья, вмерзшего в лед дохлого баклана — сколько их, бедолаг, погибло!

Сгруппировался во время очередного порыва, переждав его, перебежал дорогу, юркнул во двор, запечатлел лесоповал с мусорными баками, сплющенными и впечатанными в деревья; выбитые стекла, мужчин с топорами, разгребавших завалы, бабулю, гладящую оледенелое дерево; засыпанные мусором подъезды с сорванными дверями. Сталинку без крыши, где не осталось ни одного целого окна.

Возвращаясь к машине, я не мог перейти дорогу — меня сдувало, несло по льду назад. Пришлось Каналье подъезжать, чтобы я залез в салон, и мы покатили в центр, к молу.

Просторная площадь покрылась ледяными буграми. Переступая через них, бродили люди, закутанные по самые глаза. Возле мола сел на мель оледенелый корабль. Все памятники, возвышения, деревья, фасады зданий покрылись льдом, поросли сосульками.

Все это я сфотографировал, и мы поехали в Николаевку. По пути Каналья остановился возле рынка, здесь разрушений было особенно много. Ворота центрального входа покорежило, ларьки смяло и раскидало на многие метры вокруг.

Все поправимо. Главное, что ветер не усиливается, и город постепенно возвращался к жизни.

Глава 11 Горевестница

Я рассчитывал, что через-день два ветер стихнет, и город вернется к мирной жизни. Мирной — потому что иначе как войной со стихией этот ураган сложно назвать. И одновременно боялся, что ветер усилится, и все старания коммунальщиков пойдут прахом.

Я ошибся, все мы ошиблись: не случилось ни одного, ни другого. Ветер затихал к утру, а к вечеру усиливался до 20 м/с, нес над землей поземку, разгонял по домам людей. Школы, детские сады, магазины по-прежнему не работали, в квартирах не было тепла и света.

Первое правило выживальщика при наступлении большого П: уйти из большого города. Все равно куда, в идеале — в лес, где есть несколько схронов с продовольствием и всем необходимым. У кого была возможность, те отправились к родственникам в деревню. Второе правило: самоорганизуйся и влейся в команду, а если получится, возглавь группу, потому что вместе легче выживать.

Население нашего города не знало этого, но подсознательно чувствовало. Люди добровольно помогали коммунальщикам разгребать завалы, и дороги расчистили очень быстро, а через неделю в некоторых районах восстановили центральное отопление.

У нас сперва заработал телефон, и я сразу же заказал переговоры с дедом. У того закончился товар, и он был дома, ждал новостей, но ничего конкретного я ему не пообещал. Бизнес встал. На весь город работало три магазина, где стояли километровые очереди, да и с ассортиментом было так себе: пшенка, овсянка, мука, морская капуста и зеленые помидоры в трехлитровых бутылях.

Было несколько частных пекарней, одна принадлежала моему недругу Пете Райко. Этот работу продолжал: ездил по селу на рабочем «пирожке» и сигналил. Кричал в рупор: «Горячий хлеб, тушенка, сухарики». У нас как раз хлеб закончился, Боря выбежал с пятисоткой, чтобы купить три булки, но вернулся ни с чем: Райко хотел за одну пятьсот рублей.

Я скрипнул зубами, добавил пятисотку и велел брать две, но «пирожок» уже уехал, а гнаться за ним брат не стал.

Делая запасы продуктов, я рассчитывал на десять дней. Кто же знал, что непогода так затянется?

Сперва в Николаевке восстановили теплоснабжение. Потом — электросети. Страшно подумать, сколько километров проводов заменили! Следом — телефонные сети. И только потом озаботились восстановлением поврежденных крыш, и то сперва в госучреждениях: больницах, поликлиниках, школах, магазинах. Стекла в квартирах люди должны были восстанавливать сами, но пока это мало кому удалось. Едешь по городу, смотришь по сторонам, а вокруг, как во время войны: окна заколочены фанерой, валяются обломки, крыши провалены, стены ободраны, на месте вырванных с корнем деревьев воронки.