Враг мой - дневной свет
Шрифт:
Значит, с маленьким засранцем не все ладно. Вот и отлично. Только бы мама так не скулила, и не хваталась бы каждую минуту за его лоб, проверяя температуру. Может, выйти из тени и спросить, что с ним? Нет, он поступит умнее. Дмитрий вернулся в свою комнату и стал смотреть в окно, соображая, с чего начать.
Голос мамы тонул в рыданиях Карины. Ничего нельзя было разобрать. Дмитрий досадливо морщился, косясь на дверь. Он начинал откровенно злиться. Что они намерены делать? Кому звонить? На часах полтретьего ночи, да и путь от города неблизкий, вряд ли «скорая» приедет вовремя. Словно в подтверждение его рассуждений, снизу раздалось:
– Алло, Толя, прости, но это очень важно!
Надо же, знакомый доктор
В начале пятого к дому подъехал автомобиль, и почти тут же раздался звонок в дверь. Ярость ослепила юношу и отступила. Не время сейчас.
Он вышел на галерею и замер, прислушиваясь. Мужчина четко отдавал приказы, женщины носились из гостиной в кухню и обратно, выполняя. Ни слез, ни криков, только быстрые шепотки и редкие всхлипывания; основной страх отступил, забрав с собой и истерику.
Потом все трое вышли из дома, потушив верхний свет, оставив лишь маленькое бра над аквариумом в самом дальнем углу комнаты. Сразу стало волшебно и уютно. Дима ринулся вниз. У него есть минута, или меньше! Будем надеяться, что ночной гость задержит перепуганных квочек, объясняя им дальнейшие их действия.
Мягкий ковер скрадывал шаги. Дима приблизился к дивану, стоящему посреди гостиной и заглянул в лицо Егора. Мальчик не шевелился, не плакал, а только громко сопел, тяжело втягивая живительный кислород в свои маленькие нездоровые легкие. Дима зажал ему нос и рот ладонью, вдавливая головку ребенка затылком в подушку. Бился он меньше двадцати секунд…
Вопль раздался, когда он уже почти заснул. Кто из женщин кричал, Дмитрий спросонья так и не понял. Он поднял голову, пытаясь вспомнить, что же могло вызвать такую реакцию. Воспоминания, притупленные временным забытьем, всплыли медленно и неверно. Только когда распахнулась дверь его спальни, которую он уже две недели держал незапертой, и он окончательно проснулся, мозаика сложилась полностью. Посеревшее, старое лицо матери безумно вертелось в темноте, руки ее шарили по стене в поисках выключателя.
– Дима, ты спишь?
– Спал. Ночь на дворе вообще-то. Что случилось?
Свет вспыхнул, ослепив. Он сел и возмущенно посмотрел на мать, сморщившись, как от боли.
– Обязательно ярко так?
– Прости, я сейчас, - она автоматически дернула шнурок его настенного светильника, одновременно гася верхний свет. Ее всю трясло, но голос ее не дрожал. – Дим, ты точно спал?
– Что такое-то, ма?! – взорвался он. – Я тебе, что, мешал?!
– Тише, милый, я сама не знаю, что несу. Сынишка Карины умер. Мы врача вызвали, он какой-то вирус заподозрил. Говорил, что все обойдется, а потом… - она начала громко плакать, закрыв лицо руками, и раскачиваясь из стороны в сторону.
Дмитрий потер лицо рукой, сгоняя толком и не пришедший сон, и свесил ноги с кровати:
– Может, помочь чем?- неуверенно спросил он, с подлинной жалостью глядя на мать. Раздражение на слезы, конечно, присутствовало, но не выражено. Сейчас больше хотелось потрепать ее по плечу и сказать что-нибудь утешительное.
Она отняла руки от лица; слезы катились по красным щекам.
– Что? Помочь? Дима, милый, я и не знаю, что нужно делать. Карина там, внизу, чуть не в обмороке…Господи, какой ужас-то! – она схватилась за лицо ладонями.
– Мам, мам, - торопливо позвал он, не в силах смотреть на ее горе, - мам, а почему Карина к нам-то его принесла? Вызвала бы скорую помощь к себе домой… - «Это вообще-то невероятная удача, чудесное совпадение, только я все же хотел бы знать, что заставило их обеих проявить такую недальновидность». Раздражение и ярость сидели в сторонке, наблюдая за происходящим любопытными яркими глазками хищных зверьков.
– Какой там, - махнула
рукой мать.– Она перепугалась, когда он задыхаться начал, да ко мне бегом. «Скорая» бы только к утру приехала, а у нас с тобой есть знакомые врачи, вот я одного из них и вызвала.
– Я не помню его что-то, - ляпнул, не подумав, Дима и прикусил язык, но Галина не заметила его промаха.
– А он друг Ерохина, заменит его скоро. Ерохин-то старый стал совсем, все по санаториям мотается, желудок пытается вылечить.
Она вытерла слезы и села в кресло, где обычно Дима читал свои книги. Сын только что сказал или сделал нечто, насторожившее ее, но от ужаса и горя мысли путались, и она решила обдумать разговор с сыном попозже, когда все закончится. А предстояло ей многое. Во-первых, придется как-то выгораживать Анатолия, ведь он последним осматривал Егора, и вопросы к нему могут возникнуть не только у милиции – ребенок умер дома, смерть его никто официально не фиксировал, но и у Карины. Обезумевшая мать может такого наговорить доктору, что страшно представить. Во-вторых, нужно убедиться, что Димка не травмирован до глубины души, что его сознание избежит мучительных изменений, приведших его в запертую комнату.
– Мам, ты бы спустилась к Карине, - обеспокоено глядя на мать, посоветовал Димка. – Она там совсем одна.
– Я тебе мешаю? – горько скривившись, спросила Галина; у нее и в мыслях не было, что сын просто тронут чужим горем. К сожалению, она знала, какой он чудовищный эгоист.
– Нет, представь себе, - обижено и устало вздохнул Димка. – Просто ты ведешь себя неправильно. Спряталась тут от проблемы, а ее решать надо. Может, нужно все же вызвать «скорую», или снова этому врачу позвонить. Вы с чего взяли, что Егор умер? Вы, что, доктора офигительные? Может, он в обмороке.
Галина разинула рот от удивления. Сын рассуждал, как взрослый, разумный мужчина. Неужели ее молитвы услышаны, и он здоров?!
– Да. Димочка, я побегу вниз. Хорошо, - залепетала она и тут же поспешила выполнять обещание. Неуместная радость разлилась по ее распухшему от слез лицу, и она, с трудом сдерживаясь, выскочила в коридор.
========== Часть 21 ==========
21.
В день, когда хоронили Егора, пришла зима. Димка стоял у окна, кутаясь в связанный матерью плед, и мрачно смотрел, как выводят из соседского дома еле держащуюся на ногах Карину, и бережно ведут к одной из припаркованных у забора машин. Черное пальто, видно, совсем не грело ее, черный платок то и дело сползал с гладких волос, и снег с ветром тут же набрасывались на нее, крутя, издеваясь, пронизывая первым ноябрьским морозом. Его красивая мама с непокорными вьющимися волосами, в светло-синем с мехом пальто, казалась неуместно праздничной на фоне всеобщего умирании, и природы, и детей. Соседи стояли серой, припорошенной метелью, стеной, о чем-то переговариваясь, склоняя друг к другу головы. Лица были изумлены и печальны. Перед уходом мать обронила фразу, которая до сих пор зудела в его мозгу:
– Когда умирают дети – это страшно и удивительно; это отнимает силы и надежду.
Он хотел объяснить ей, что дети сами по своей воле не умирают. Что человек с пеленок уже или кому-то нужен, или его приход в этот мир неуместен, и нужно найти в себе силы и понять, что рано или поздно с каждым неугодным случится то же, что с Егором.
То, что мать приняла за полное выздоровление, было мрачным удовлетворением собой, и своей ролью в этом сложном, коварном мире. Знать, что ты велик и способен вершить судьбы – это настоящее счастье. А чувствовать себя больным, ненужным или печальным в то время, когда по твоей воле сто человек рыдают и взывают к Богу, глупо и странно. Сегодня он ощущал себя совсем здоровым, и, захоти, вышел бы на улицу прямо к этой замерзшей от горя толпе.