Враг

— О уважаемый сударь, вспомните свою матушку и скажите: что бы вы сделали на моем месте?

— Поскольку все в один голос уверяют, что вас действительно оскорбили самым недостойным образом, причем без всякого повода, — ответил член муниципалитета, — но преимущественно из почтения к вашему приемному отцу, великому Альбрехту Дюреру, я не стану вас больше корить за этот проступок. А вот оружие свое извольте мне вручить. Дайте-ка сюда этот нож.

Тут юноша схватил нож обеими руками, с жаром прижал его к груди и сказал с душевным трепетом:

— О достойнейший сударь, этим требованием вы пронзаете мое сердце. Я дал самому себе обет, который вынуждает меня никогда не расставаться с этим ножом. Смилуйтесь надо мной, сударь, и больше ни о чем не спрашивайте.

— Странный вы человек, Рафаэль, — с улыбкой ответствовал муниципальный советник. — Но в вашем характере есть что-то такое, что заставляет других отступиться. Однако, милые юноши, что вам стоять тут без дела? Если вам наскучили физические упражнения, присоединитесь вон к тем веселым группам молодежи, что развлекаются пением и танцами. Разве вас не тянет к прелестным девушкам, что водят там хороводы?

Тут на Рафаэля вдруг снизошло вдохновение. Он возвел очи к небу и запел чистым приятным голосом в монотонной манере страсбургского мейстерзингера Ганса Мюллера:

На небе лишь одно

Сияет солнце.

И, опаляя сердце мне,

Одна бывает боль.

И лишь одна любовь,

Одна тоска, надежда, смерть,

Одно лишь небо у любви,

Огонь любви — один.

О королева! Лишь в тебе

Смысл этой жизни жив.

И разве может быть другой?

Солнце горит на небе,

И в сердце жар горит.

Сто тысяч сладких мук

Она мне подарит!

Блаженно это пламя,

Что дарит радость рая!

Сильнее бейся, сердце:

Ведь радость тоже жжет!

Так выпусти же жар.

— Он влюблен, — шепотом сказал один из юношей муниципальному советнику, — и любит он, если не ошибаюсь, Матильду, очаровательную дочку нашего уважаемого патриция Харсдорфера.

— Что ж, — с улыбкой возразил тот, — песнь его была, по крайней мере, столь же горяча и безумна, как сама любовь.

И вот, о небо! В этот момент патриций Харсдорфер поднялся по аллее, вышел как раз на ту лужайку, где находились юноши, и об руку с ним шла его дочь Матильда, прелестная и очаровательная, как весеннее утро. Изящный ее наряд составлял короткий плащ с длинными, широкими рукавами, украшенными буфами, многократно перетянутыми поперечными швами. Высокий, подпирающий подбородок воротник позволял лишь предположить, сколь прекрасна скрывающаяся под плащом грудь, а огромный берет, украшенный множеством перьев по всей окружности, довершал роскошь ее туалета, явно претендующего на итальянскую моду. Приблизившись к группе юношей, она, по-девичьи оробев, зарделась и прикрыла завесой из шелковистых ресниц сияние своих небесных глаз. Однако прекрасно заметила среди столпившихся юношей того, кто жил в ее сердце.

Совсем потеряв голову, Рафаэль, охваченный любовным безумием, отделился от остальных и, став перед Матильдой, запел:

Отколь явилась ты,

О королева красоты?

Посмею ль бросить взгляд?

Я так робею, что сам не рад.

Молчите, ветры и леса!

Дыханье ее — как птиц голоса,

Ее походка — как ветер легка

И словно влечет за собой облака.

Все и вся поют ей хвалу

На этом роскошном вселенском балу.

Коли она поклонится вам —

Тотчас взлетите высоко к небесам.

О королева красоты!

Нашей смерти жаждешь ли ты?

И от блаженства умирают,

Коли надежду потеряют.

О радость! О боль!

Юноши с ходу возвели незнакомца в ранг своего верховного главнокомандующего и стали изображать военный поход, который в самом деле являл достаточно забавное зрелище.

Впереди шествовало несколько человек, издававших жуткие звуки, пародирующие маршевую музыку, за ними выступали двое, несшие чудовищный меч военачальника. Затем следовал юноша, воздевающий к небесам увенчанный перьями берет командира, а по бокам его двое торжественно несли по одной перчатке военачальника, мимикой изображая ее неподъемную тяжесть. Затем двое юношей вели под руки самого избранника. Тот бросал на всех злобные взгляды, сквернословил, вырывался, скрежетал зубами, но юноши крепко его держали, и чем больше он буйствовал, тем крепче сжимали его сильные руки юношей, вынуждая делать еще более забавные гримасы. Рафаэль превосходно справился со своей задачей — держать командира в постоянном напряжении, так что именно ему обязан был незнакомец главными муками.

Процессия медленно продвигалась вперед, но вдруг перед Рафаэлем вырос Альбрехт Дюрер.

Нужно сказать, что Альбрехт Дюрер с женой и доктором Матиасом тоже хотел немного пройтись по Галлеровому лугу. Однако к нему, как всегда, тут же присоединилось столько высокопоставленных друзей, что сопровождающая его толпа или, вернее, свита вскоре образовала целую процессию. Но нынче к ней добавились и многие князья и аристократы, прибывшие в Нюрнберг на торжества и не преминувшие посетить Галлеров луг вместе со своими многочисленными разодетыми в пух и прах слугами. Пожалуй, именно Дюрер подвигнул их на это, ибо его окружили они, воздавая хвалу не только его искусству, но и восхитительному красноречию и гармоничному благозвучию всей его натуры.

Лицо Дюрера было исполнено силы и возвышенного духа. Однако оно было столь четко вылеплено, что сводило на нет некое нивелирующее влияние образованности, делающее лицо красивым. Глубина души художника угадывалась в восторженном взгляде, который часто лучился из-под его густых, нахмуренных бровей, а его приветливость — в неописуемо обаятельной улыбке, игравшей на губах, когда он начинал говорить.

Многие утверждали, что в его глазах читается некоторая болезненность, а не совсем естественный цвет лица свидетельствует о некоем тайном недуге. Такой цвет лица встречается на некоторых полотнах мастера, главным образом у монахов, и передан он с таким чувством, что становится ясно: Дюрер знал, что у него самого цвет лица не совсем обычный.

Дюрер любил красиво одеваться, отдавая должное своему прекрасному телосложению — ведь отдельные части его тела зачастую служили ему самому моделью. Весь его облик сегодня, в это солнечное воскресенье, производил особенно приятное впечатление. На нем был обычный плащ из черного лионского шелка. Ворот и рукава из рытого бархата того же цвета украшены изящным узором. Камзол с большим вырезом на груди был сшит из цветной венецианской парчи. Широкие, ниспадающие пышными складками панталоны доходили ему лишь до колен. Этот праздничный костюм довершали, как и предписывал обычай, белые шелковые чулки, большие банты на туфлях и берет, прикрывавший лишь полголовы и украшенный маленьким волнистым пером и драгоценным камнем, пожалованным императором.