Врата Лилит

Резкое движение - и кинжал вонзился прямо в сердце Ганина, но он не почувствовал боли, наоборот, острое, опьяняющее наслаждение пронзило его и из груди его вырвался сладострастный крик. Ганин чуть приподнял голову и увидел, что все его тело стало абсолютно прозрачным, как стекло, а внутри своей груди он увидел судорожно сжимающееся сердце, которое теперь стало светиться ярко-серебристым призрачным светом, таким же, каким лезвие странного фаллического кинжала в руке Повелителя Лучей.

– Сердце очищено, - бесстрастным и мелодичным голосом констатировал Повелитель Лучей.
– Теперь настало время очистить кровь! Пение все убыстрялось и убыстрялось, становилось все выше и ритмичнее, мерцание становилось все чаще и чаще.

Повелитель Лучей подошел сначала с одной стороны и быстрым движением перерезал вены на одной руке, потом - на другой, потом на обоих ногах - там, где они соединяются с туловищем, у паха, и лишь в последнюю очередь - на шее. И опять Ганин не испытал ни страха, ни удивления, ни боли; каждое прикосновение холодного металла причиняло невыразимое наслаждение. Кровь вытекала сильными толчками и тут же впитывалась в жертвенник, как в губку. Наслаждение тупой волной ударило в мозг и он больше не мог думать, не мог видеть, не мог ничего хотеть и не мог ничего слышать...

Наконец, когда вся кровь покинула его тело, Повелитель Лучей опять поднял свой кинжал и, на самой высокой ноте, которую взяли таинственные певцы, он с размаху вонзил его в пуп. И опять Ганин почувствовал не боль, а острое физическое наслаждение, однако на этот раз Повелитель Лучей не вынул кинжал из раны. Кинжал завибрировал и стал двигаться на манер насоса, только насоса 'наоборот' - не высасывая, а закачивая что-то внутрь Ганина, да и на кинжал он теперь был не похож: какая-то резиноподобная трубка вместо лезвия, серебристая воронка вместо рукояти. Ганин с трудом открыл глаза и увидел, что потолка над ним уже нет, но только черное небо, покрытое мириадами ярчайших звезд - таких он никогда не видел -, а в их центре - огромная круглая луна, с женскими чертами лица, сладострастно глядящая на принесенного Ей в жертву Эш Шамаша. Воронка впитывала в себя призрачный лунный свет и закачивала его внутрь тела Ганина и от этого тот чувствовал невыразимое физическое наслаждение... 'Наверное, - подумалось ему, - что-то подобное испытывает женщина, когда зачинает...'. Помимо того, что ощущения от вибрации резиноподобной трубки были приятны, сама серебристая жидкость, расплавленный лунный свет, наполняла его тело новой силой. Он чувствовал себя совершенно по-другому, чем раньше, он чувствовал, что он стал как-то по особенному чист, как-то по особенному силен, как-то по особенному мудр. Он мог с легкостью ответить, например, сколько звезд он видит над своей головой, даже не считая их, он мог легко, в одно мгновение, долететь до любой из них - если бы только захотел и он мог бы обнять и поцеловать эту улыбающуюся луну... Он мог все, теперь он мог все...

Наконец, резиноподобная воронка прекратила свое действие и Повелитель Лучей взял её в свою руку и вынул из пупа Эш Шамаша - она снова превратилась в серебристый кинжал, который он спрятал в ножнах на своем поясе.

– Встань, Эш Шамаш. Ты очищен. Теперь ты достоин стать жрецом Ночной Королевы, достоин сочетаться с ней таинственным браком.

Пение опять из мажорного стало минорным, спокойным, свет постепенно угасал. Ганин встал с жертвенника, точнее, слетел с него. Не успел он послать мысленный импульс мышцам ног и рук, как тут же взлетел в воздух как бабочка и плавно опустился на пол.

– Одень новые брачные одежды, Эш Шамаш. Ты не должен ходить обнаженным.

В голове Ганина тут же возник образ его новой одежды - свободной, серебристой, воздушной. Он знал, что стоит ему захотеть - и его мысль тут же станет реальностью. Ганин захотел и... вот он уже одет! Его новое облачение было копией одежд таинственных фигур - длинная до пят с серебристым плащом и капюшоном, закрывавшим почти все лицо.

– А теперь иди, Эш Шамаш! Иди к своей госпоже, к своей богине. Она уже ждет тебя! Ганин посмотрел вверх и понял, что ему нужно подниматься прямо к улыбающейся луне. Но это задание ничуть не удивило его. В его сознании тут же вспыхнул образ многоступенчатой пирамиды - зиккурата - только не с восемью, а с тысячами тысяч ступеней - движущихся ступеней, так что стоило ему вступить на одну из них, как та понесла его наверх, на самый верх, как лента бесконечного призрачного эскалатора, а на самом верху исполинского зиккурата он встретил Её... Улыбающийся диск луны был всего в нескольких шагах от его лица, но яркий свет, исходящий от него, не слепил его глаза - свет был призрачным.

– Добро пожаловать, Эш Шамаш! Теперь мы, наконец-то, можем быть вместе - и мы будем вместе!
– донесся мелодичный голосок.
– Но с меня ещё причитается! Ты отдал мне свое сердце и свою кровь, а, значит, свою душу, обитающую там. Это - самая высшая жертва, на которую способен человек. И я приняла эту жертву, отданную на алтаре моего сердца... Что я могу дать тебе взамен, мой возлюбленный Эш Шамаш? Я дам тебе вечность - ты будешь также вечен, как пламя, которое ты будешь всегда возгревать и которое ты всегда будешь поддерживать. Это пламя вечно будет возжигать в моих рабах пламень вожделения, а залогом этой вечности пусть будет этот маленький подарочек... Взор Ганина упал на его собственную правую руку. В ярком лунном свете на его безымянном пальце отчетливо проявилось призрачное бледно-золотистое кольцо с двумя маленькими, чистыми как слеза, бриллиантами.

– Кольцо - символ вечности, а бриллианты на нем - слезы моего вечного одиночества, хранителем которых стал теперь ты, мой возлюбленный Эш Шамаш. И пока ты со мной, слез этих не будет больше на моих глазах! Ну а теперь тебе пора. Твое тело не может долго находиться без души, ты можешь умереть, а я пока этого не хочу. Тебе ещё предстоит написать такой портрет... такой портрет..., которого не писал ни один из смертных, но не сейчас... не сейчас...

Луна замолкла, а призрачный зиккурат вдруг на глазах стал таять, как утренний туман под лучами теплого солнца, и Ганин почувствовал, что он проваливается куда-то вниз, внутрь этого тумана, увязает в нем, как в болоте, и тонет, тонет, тонет... Последнее, что он увидел, это было ПЯТЬ пальцев правой руки, на одном из которых, безымянном, было надето бледно-золотое кольцо с двумя бриллиантами, которое, как и сам зиккурат, стало все больше и больше бледнеть и развоплощаться.

– Помни, мой возлюбленный Эш Шамаш, - донесся до него откуда-то издалека мелодичный голос.
– Сохрани мне верность, верность моим слезам... Впрочем, Я сама помогу тебе это сделать - мое кольцо станет для тебя крепче самых тяжелых кандалов и даже всесильный Геркулес не смог бы снять с тебя мой свадебный подарочек!
– и уши резануло нестерпимой болью от громкого металлического звука холодного, неприятного смеха, а потом голос пропал, и Ганин окончательно провалился в серебристый туман, в который превратился зиккурат, и стремительно полетел вниз, вниз и вниз, в кромешную черноту...

ШЕСТЬ...

Снежана проснулась рано утром от резко бьющей по ушам мелодии мобильного телефона. Однако она, мысленно послав все к черту, спряталась с головой под подушку, а сверху ещё накинула толстое одеяло, как когда-то давно, в детстве, и решила ни за что на свете не вставать - 'ничего, отзвонятся да отстанут!'. Но звонок и не думал прекращаться, как будто телефон решил сыграть ей всю 45-ю симфонию Моцарта за один раз.

А потом так некстати раздался голос мамочки:

– Да... да... Константин Михайлович... да... да, она здесь... приболела немножечко... что-нибудь передать?.. Ах, лично... Это так срочно? Да? Ну хорошо, она перезвонит вам... Я передам... Да-да, обязательно...

– Ну что там, мам, опять? Я ж отгул на два дня взяла!
– недовольно скривила губы Снежана, выбираясь из-под одеяла - заснуть снова уже не представлялось никакой возможности -, и сладко потянулась.
– Мне такой сон снился - супер просто! Надо ж было мне позвонить!

– Снежа, доченька, зайчик мой!
– залепетала мама, виновато глядя на дочь.
– Да я уж и хотела его отправить-то, Константина Михайловича, да он прям вцепился как клещ в меня. Говорит, срочнее некуда, кровь из носу, ну и все такое прочее...

– У него всю жизнь 'срочнее некуда', 'кровь из носу' и 'все такое прочее' в придачу!
– с досадой махнув рукой, ответила Снежана.
– А в результате я ни отпуска нормального уже лет пять не видела, ни выходных!

Снежана встала с постели и отправилась в ванную. 'Пусть хоть весь мир разорвется на куски, а ванную я приму спокойно, как полагается!' - упрямо подумала она и вывернула краны на полную катушку.

Снежана приняла 'как полагается' не только ванную, но и съела вкусный мамин завтрак и выпила большую кружку черного ароматного натурального кофе. Все это время мама просто дырки сверлила в её голове своим взглядом, видимо, ожидая подробностей о её вчерашних приключениях, но Снежана упорно и с некоторым тайным наслаждением продолжала завтракать молча. И лишь когда последний кусочек был съеден и последний глоток кофе выпит, Снежана вдруг посмотрела в глаза матери и сказала: