Времена года

– Извести меня удумала, гадына!

– Маманя!

Демид вприщур глянул на Глашу, ухмыльнулся и задернул ситцевую занавеску:

– Исть подай! – раздалось могучее уже из залы.

Глаша приткнула под спину свекрови стеганое одеяло:

– Поспите, маманя.

Та что-то невнятно буркнула. Глаша засуетилась у печи, гремя посудой:

– Вона, кулеш. Шы. 28 Картоха. Узвар. 29

Свёкор разложил на столе мозолистые ручищи и нетерпеливо постукивал ложкой, наблюдая, как Глаша выставила на стол чугунок и взяла из буфета завёрнутый в льняное полотенце каравай.

28

Шы – Щи

29

Узвар – компот

– Айда на гумно молотить – табя одну дожидаются.

– А маманя как же?

– Чай не дитё малое, – он прижал к груди каравай и одним движением ножа отрезал крупный ломоть. – Как Игнашка уехал, все по дому телепаешься. 30 На баз носу не кажешь.

Глаша смотрела, как перекатывались желваки на скулах свёкра.

– Пойду, шо ли? – осторожно спросила она.

– Пойди-пойди: без табя работнички не управятся, – Демид язвительно хмыкнул, дожевал корку и принялся хлебать щи.

30

Телепаться – ходить неровно, кое-как, качаться

Глаша растерянно глянула в сторону комнаты, где спала свекровь:

«Зараз обернусь», – сняла фартук, повесила на крюк, обмыла лицо в кадушке, подвязала белый платок по-бабьи и вышла во двор.

Гумно стояло на задней части база. Глаша шла неторопливо, привычно подмечая все хозяйским взглядом. Накормленные куры хохлились в песке, поджав лапы и прикрыв глаза.

«А кочет-то, кочет! Этаким гордецом ходит. Вона пёрышки на солнышке горят, шо энтот перламутр. Того и гляди топтать курей начнет. Гнедой подрос: чуток и от матки оторвут, в степь пойдёт».

Глаша остановилась у плетня. В тени сарая лежала молодая корова с перевязанной ногой и тихо мычала. Докучливые мухи роились у бурой спины, словно почуяв, что гнать их некому.

– Ишь, болезная, – вздохнула Глаша, – прирежет табя батяня.

У ног снова оказался ласкучий кутёнок. Глаша высоко подняла его, умиляясь не по возрасту длинным широким лапам. Поднесла к лицу, потерлась о холодный влажный нос:

– Тюня тютюня, – прижала щенка к себе и зашла в гумно.

Пахло нагретой пылью и сеном. Глаша огляделась – никого. На ровном глиняном полу расстелена рогожка. На ней – цепы. Вокруг разбросана стерня. 31

31

Стерня (жнивьё) – нижняя часть зерновых после обмолота

Глаша прошла к сквозным воротам и открыла их. Подул теплый ветерок. Кутёнок вырвался и юркнул под телегу, гружёную пышными снопами.

– Чаво батяня гутарил ждут? – Глаша сняла с телеги сноп, развязала его и уложила на рогожку. Растерла загрубевшие ладони, подняла цеп и замахнулась.

Свист. Удар. Свист. Удар. Привычная работа спорилась. Глаша запыхалась, сняла платок с головы. Жар прилил к щекам. Вспомнился такой же вот урожайный год.

Только схоронили маманю. Глаше шесть – уже прясть умела, за курями приглядывать. Отец с горя запил – шибко любил покойницу Меланью. Глаша была предоставлена сама себе – родни на всем свете не осталось: тётка померла годом раньше от чахотки. Сорняком протянула Глаша то лето. Раным-ранёхонько бежала в степь за хуторским пастухом – у того завсегда припасена была в котомке крынка молока парного да ломоть ржаного хлеба. Пастух, хромой тощий мужичонка из беглых каторжан, искренне жалел сиротку. Он-то и надоумил Глашу:

– Во всю-то жизнь, сама свою долю держи крепко, как пойманную в сети рыбёху.

С того дня Глаша всерьез взялась за хозяйство. Спозаранку ходила за немногочисленной скотиной – все-то и богатство их с батькой: старая корова, да пяток курей. Как-то у сердобольной соседки разжилась пшеничкой, за сапетку яиц снесла на мельницу в соседний хутор. Дома затеяла пироги с ботвой.

Отец, осунувшийся, со впалыми щеками да почерневшими глазами, наблюдал за хлопочущей у печи дочкой. Потом слез, окатил себя водой из кадки. Сел за стол и подозвал Глашу. Усадил на колени:

– Ишь, доча, осиротели мы нонче.

– Энто ничё, батяня, я ужо не малая. Вишь, как управляюся!

Евсей спешно вытер покрасневшие глаза. Засопел и долго смотрел на Глашу, словно впервые увидел. Вздохнул, прижал её к широкой груди:

– Родуня 32 ж ты моя.

С того дня снёс Евсей в низы 33 бутыли с чихирем, и больше Глаша не видела его пьяным.

32

Радуня – родненькая, родная (ласковое обращение)

33

Низы – нижнее помещение в курене. Использовалось как хранилище

Она в очередной раз замахнулась, нагнулась, опустила молотилку и получила сильный пинок под зад.

– Спаси Христос! – выронила цеп и стала заваливаться вперед. Крепкие руки больно подхватили под живот и кинули через узкий проход на сено. Глаша перевернулась на спину и увидела перед собой свёкра.

– Батяня, вы шо?! – кровь застучала в висках.

– «Шо, шо», – передразнил Демид, сдернул кушак и стянул порты: – Раздвигай ляжки, Глашка!

– Не губите! – она попыталась отползти назад.

– Мовчи, дура! – Демид скомканным кушаком наспех заткнул Глаше рот. Она замычала. Замотала головой. Свёкор наклонился, схватил обе Глашины юбки и задрал ей на голову. В глазах померкло. Горло сжало удавкой. Демид обозом навалился сверху, больно придавив к земле.

Внезапно тяжесть ушла. Глаша боялась пошевелиться. Она вслушивалась в громкое сопение и обмирала от страха.

– Ну, буде с табя на сегодня, – Демид резко сдернул юбки с головы Глаши и взялся рукой за кушак: – Сболтнешь кому, башку сверну, как куре.

Он оправил порты, подвязался кушаком и вышел вон.

Глаша не помнила, сколько времени прошло, прежде чем она встала. В узкие продухи 34 заглянуло солнце. Внезапно стало зябко. Затрясло. Вдруг руки коснулось что-то теплое и мягкое. Глаша привстала:

– Тю…ня, – погладила кутёнка. Внутри заскребло. К глазам подступили слезы.

– Гла-а-аша! – издалека раздался голос Игната.

Она медленно поднялась, отряхнула юбки и, едва переставляя ноги, вышла во двор. Не глядя по сторонам, шла к куреню, прислушиваясь к голосам.

34

Продухи – небольшие окна под потолком, устроенные для вен

У крыльца стоял свёкор:

– Ленивую ты за себя бабу взял: Глашка-то твоя полдня на сеновале нежилася! – раскатисто гаркнул он и ощерился.

Глаша вздрогнула, остановилась. Машинально провела рукой по голове – пальцы кольнуло, к ногам посыпались соломинки. Игнат смотрел исподлобья:

– Ступай: маманя кликала.

***

Днём октябрьское солнце жарило, но чудился в этом обман. Ночи холодили. Поутру по степи тянулся сырой туман, пряча русло Дона под сизой мглою.

На именины у Демида гулял весь хутор. Хотя Пелагея к осени поднялась, Глаша по-прежнему суетилась у печи одна – подносила блюда с блинами-пирогами, подливала чихирю, подавала студень и уху. Сама на еду смотреть не могла: третью неделю от съестных запахов воротило.