Времена года
Шрифт:
Демид восседал во главе длинного стола. Покручивал усы. Тянул ручищу с чаркой к каждому гостю по очереди. В ответ на хвалебные речи изрекал скупое:
– Добре, добре.
Евсей раздухарился, нахваливая дочь, и все порывался усадить её рядом с собой:
– Ить, какая спорая девка досталася табе, Игнашка! Доня, донюшка, 35 подь сюды!
Игнат сидел рядом с отцом, потупившись. Молча раздирал руками вареную курятину. Глаша покосилась на Пелагею. Та зыркала тяжело, недобро:
35
Доня –
– Неси поросёнка, да капусты подбавь!
Глаша посмотрела на мужа.
«Неужто прознал?»
– Да сядь ты! Хлопочешь, как заполошная кура! – возмутился Евсей.
Глаше сильнее всего хотелось куда-нибудь сбежать:
– Щас, батяня, самогону принесу, – она взяла штоф и пошла в низы.
Когда вернулась, Демид осоловелым взглядом обводил гостей.
– Цы-ы-ыц! – его голос заглушил чавканье, хохот, перебранку сидящих за столом. Все замолчали.
– Сядь! – велел Демид Глаше. Взял из её рук штоф и наполнил до краев стопку: – Пей!
Глаша опустилась на краешек лавки. Пригубила. Откусила пирог:
«Шо так творог горчит, аж замутило?» Сердце чуяло недоброе. Неотрывно глядела она на суровое лицо свёкра. Евсей слюняво лыбился и поглаживал Глашу по локтю. Демид осклабился:
– Чем Демидка не турецкий султан? А?! Двух жинок имаю, когда хочу и как захочу!
Глаша встала. Тотчас в ноги ударила тяжесть.
– Ну?! – не унимался свёкор: – Глашка, раздвигай ляжки! – Он грубо шлепнул её по заду. – Помнишь, небось, как намедни было?!
Вмиг в курене стало тихо. Слышно только, как билась в оконное стекло муха. Глаша вцепилась в край стола. Игнат дернулся. Медленно положил на блюдо обглоданную куриную кость:
– Шо ты брешешь, батяня?!
Демид ощерил рот:
– А шо? Я казак – не чета табе! Жинка твоя знает, – он усмехнулся, пьяно зыркнув на Глашу.
Она помертвела. Взглянула на отца. Тот побледнел и сгорбился. Гости зашушукались. Пелагея смахнула со стола миску на пол. Гости замолкли. В нависшей тишине свекровь зашипела:
– Я терпела твоего ублюдка Прохора, когда ты с Таисией спутался, а таперича в собственном дому скотинишься?!
Игнат хлопал ресницами:
– Батька, окстись!
Демид взревел на сына:
– Нишкни! 36 Я тут хозяин!
Глаша набрала побольше воздуха и завопила, квашней осев на лавку:
– Батяня, за шо?!
Демид не унимался:
– Обрюхатил табя, и радуйся, дура! Игнашка твой – пустой стручок бобовый. Все одно, что сухое дерево: сучок есть, да плода не даст.
36
Нишкни – молчи
Глаша подняла взгляд на отца. Евсей беззвучно шевелил губами. Кулаки его сжимались и разжимались.
– Добрую «доню» ты в семью нашу выдал, дружко, – повернулся к нему всем телом Демид.
Евсей кривил губы. Потом вдруг резко встал и перекинулся через стол. Схватил Демида за ворот рубахи и сильно затряс:
– Ах ты, потаскун! Пошто, пошто дочу мою ославил?!
Демид высвободился из рук Евсея:
– Неча с больной головы на здоровую перекидывать!
– Изверг! Осрамил пред всем народом! – заголосила
Пелагея, – Прокляну, паскудника! И весь твой блудливый род! – она водила по лицам застольников безумным невидящим взором. Остановила его на Глаше: – И ты будь проклята, прелюбодейка!Глаша застонала. Евсей вскочил на лавку:
– Гад! – вдарил Демиду кулаком в ухо. Потерял равновесие, перевалился через стол и рухнул в ноги Демиду. Тот за грудки поднял свата и отбросил к стене. Евсей рухнул на гостей. Все заголосили и повалили на улицу. Игнат кинулся к отцу и попытался его удержать. Евсей поднялся на ноги и, пошатываясь, приближался к Демиду. Тот отшвырнул Игната в сторону и опустил кулак на голову Евсею.
– Батяня! – Глаша бросилась к отцу. Он лежал на полу без движения.
– Убили! – заголосила Пелагея и накинулась на мужа. Демид отпихнул ее. Игнат нагнулся к Евсею и приподнял его за плечи. Тот приоткрыл глаза:
– До-ня… – его дыхание прерывалось, – Замщу, слышь?!
Глаша закусила губы. К горлу подступила тошнота. Раздался глухой удар. Глаша обернулась. Демид лежал на полу, раскинув руки. Пелагея сидела рядом, обхватив простоволосую голову. Глаша встала и на негнущихся ногах вышла на крыльцо.
«Удавиться от позору, – она, не помня себя, пересекла баз и поплелась за ворота. Полная луна освещала пустынный хутор. – Бесстыжая, бесстыжая…» – стучало в голове цепами.
– Гла-ша! – окликнул её знакомый голос. Крепкие руки обхватили за плечи и развернули.
– Игнат, – выдохнула Глаша. Перед глазами резко потемнело. Последнее, что она почувствовала – крепкие объятия мужа.
Глава 3
Яне нравилось метро. Утренняя толчея у касс, плавное скольжение по эскалатору в самые недра земли, гул поездов, монотонные объявления станций – всё это привносило в ежедневную суету чувство причастности к чему-то великому, на время объединявшему совершенно незнакомых людей. Даже традиционные тычки в бока при переходе с Боровицкой на Арбатскую воспринимались исключительно как глубинный массаж внутренних органов – на курсах самореализации, которые Яна посещала весь прошлый год, выработалась привычка любую ситуацию видеть только в позитивном ключе. У неё это получалось всегда. Ну, или почти всегда…
Когда ты два часа добираешься до работы – только в один конец, – и, при этом, ненавидишь читать, единственное развлечение в пути – слушание аудио-лекций известных коучей по личностному росту. Яна скачивала их в большом количестве. В вагоне втыкала в уши беспроводную гарнитуру, включала громкость на максимум и поглощала заряжающий энергией контент.
К музыке Яна относилась с прохладцей, хотя, в своё время, учителя утверждали, что с таким феноменальным слухом, как у неё, прямая дорога в консерваторию.
Родители отдали Яну в музыкальную школу. В четвёртом классе она стала лауреатом нескольких конкурсов местного уровня, а в пятом – перевелась в школу-десятилетку. Программа по фортепиано значительно усложнилась – на одних способностях не выедешь, – и преподавательница из миловидной профессорши превратилась в брюзгу, на каждом уроке пеняя новой ученице на лень и отсутствие целеустремлённости.
Родители пробовали увещевать строптивую дочь, взывая к совести и чувству долга: