Времена и люди

— Как хочешь, дело твое. Будь здоров, а то селу целую неделю чего-то не хватало, тебя, наверное.

Милена после ухода Голубова спросила старика, какая другая работа, кроме сторожа, может быть в его годы. Старик ответил на ее вопрос вопросом же:

— А какая работа у сверчка? Ты сама себя когда-нибудь спрашивала: что делает сверчок? — И, не дожидаясь, пока она сообразит, продолжал: — Он поет. Радует землю и людей. Вот так-то. — И, посерьезнев, добавил: — Бай Тишо лучше их знает, какая работа нужна такому человеку, как я. Он сам все уладит.

X

Линия железной дороги проходит через все село, дома стоят близко к трехметровой насыпи, поэтому кажется, что Югне — длинная-предлинная станция. Когда международный экспресс на Афины свистнет за несколько минут до пяти или через несколько минут после пяти — в зависимости от того, опережает он расписание или опаздывает, — югнечане уже на ногах. Спящие дома один за другим открывают глаза, петухи допевают утренние песни, собаки лают нестройно, еще в полудреме, — долина пробуждается навстречу новому дню.

Свисток локомотива, как всегда, разбудил и его, но, вместо того чтобы вскочить, кое-как ополоснуть лицо и помчаться на хозяйственный двор, он позволил себе полежать, помечтать. Свисток напомнил ему, что с дневным или вечерним поездом сестра Мария и ее муж Парашкев привезут из города удочеренную ими девочку.

Про девочку он узнал два дня назад. Только он лег, в комнату ворвалась сестра — радостная, возбужденная, смущенная. Перед ним стояла другая Мария: не сдержанная, с долей самоиронии, за которой угадывалось горькое отчаяние, а жизнерадостная, улыбающаяся женщина с трепетной, но нескрываемой радостью в глазах. Оказалось, они с Парашкевом решили взять ребенка. Теперь все формальности позади, они говорили с заведующей детским домом, можно ехать и брать…

Он смотрел на ее разрумянившееся лицо и думал, что тривиальная теза — как мало надо человеку для счастья — получила еще одно подтверждение: счастливым делают человека самые простые вещи, дела; счастье раскрепощает…

Вечером прямо с работы он заспешил к Марии увидеть свою маленькую племянницу, но увидеть ее не удалось. Увидел супругов — насупившихся, сидящих в разных углах. Понял, что не ко времени, и, ни слова не говоря, прикрыл дверь. Во дворе его догнала Мария.

— Ты пришел посмотреть ребенка?

— Да.

— Я не решилась… от стыда ли, от страха ли или еще от чего, но не решилась…

Она говорила медленно, уйдя в свои мысли, а ее сухие, неподвижные глаза были мертвенно пусты. Перед его мысленным взором предстала Мария, какой он увидел ее два дня назад, — помолодевшая, счастливая, и впервые он решился высказать ей свое мнение, даже дать совет: им непременно нужно взять ребеночка, и не откладывая. Если этот им не понравился, пусть посмотрят еще и попросят другого.

— Да что ты! Этот ребятеночек — самый лучший! Я уж глядела, глядела… Волосики пшеничные, личико розовое, а глазки — маслинки.

Он спросил, кто все же: девочка или…

— Девочка! — воскликнула она. — Очень хочу девочку. Парашкеву, ему все равно.

— Коли решили — не откладывайте.

Он еще и припугнул сестру (решил вдруг, что это крайне необходимо!), сказав, что сейчас многие семьи усыновляют детей и что, вполне возможно, их ребенка завтра же заберут другие.

— Как это заберут?! Ведь мы же были у заведующей!

А он, словно большой знаток в делах усыновления, убежденно и твердо заявил, что до сегодняшнего дня девочку не имели права отдавать, но так как сегодня они от нее отказались, то дирекция вправе предложить ее другим.

Сестра, пробормотав что-то на прощанье, побежала в дом.

Идти в ресторан было уже поздно, перекусил дома и лег.

Блестящие стекла окна пропускали и свет уличного фонаря, и глухой рокот Струмы. Долго ворочался он под простыней — то было жарко, то мерзли ступни. Когда веки уже смыкались и он начал погружаться в сон, калитка скрипнула, и до него долетел шепот: «Ты стой тут, я сама». Мария, поднявшись на ступени, заглянула в окно: «Фильо, Фильо! Спишь?» Он приподнялся на локте.

— Послушай, мы с Парашкевом сейчас поедем. Утром прямо к заведующей, первыми будем. Так ты зайди кур накорми и подои корову.

— Понял. — Он махнул ей рукой и увидел в окно, как она решительно шагает к калитке, за которой ее ждал Парашкев.

Свисток локомотива растворился в легком тумане раннего утра, железные колеса отгрохотали на юг… В наступившей тишине он услышал сначала неумолчный рокот Струмы, потом нежное, любовное «гу-гу-гу».

Пока он дошел до земель, отведенных под овощи, солнце выплыло из-за горизонта и поднялось над горами — тяжелое, в оранжево-золотистой пелене, словно желток разбитого яйца.

На опытном участке женщины подвязывали испятнанные растворами фартуки, а тетя Велика отмеряла консервной банкой подкормку, высыпая ее в деревянные бочки с водой. Помидоры, крупные, тяжелые, как гири, светились в солнечном свете влажно, приветливо. Он и сам не предполагал, что каменистый кусок земли в излучине родит такой урожай и так доказательно подтвердит преимущество помидоров, не требующих подвязки.

Когда он проходил мимо Венеты, она, подмигнув, спросила, понизив голос, но так, чтобы слышали соседки:

— Ну как, пошептал им? Не смущайся, не ты один. Тетя Велика каждый день их заговаривает. Они потому так быстро и растут. Помидоры — как женщины: с ними чем нежней, тем они щедрей. Ты меня слушай, я не обману. Теория хорошо, но теория без практики… — И расхохоталась.

— Хватит тебе, — прервала ее смех одна из женщин. — Поглядите-ка лучше на небо: солнце-то как желтком облитое.

— А как всходило, так красным отливало, — подхватила другая. — Это к ветру. Ох, задует, последнюю влагу из земли выпьет.

Проверив раствор, приготовленный тетей Великой, он пошел на другие участки, откуда тоже уже раздавались голоса, в основном женские. Посмотрел и он на солнце: ни тебе желтое, ни тебе красное — обыкновенное, успокоил он себя, но тут же и забеспокоился, увидев, что на северо-западе, у горизонта, зависла огромная черно-белая туча.

Перед полуднем пришел бригадир Стоян Волокита и доверительно зашептал, что его ищет дочка бай Тишо.

— Сребро, что ли? — спросил с хитринкой в глазах, будто не знал ее имени.