Времени нет

— Нужен человек зачем?

— Для коллаборации с группой с мировым именем. Разве не об этом ты мечтал пол жизни, сынок? Так что не просери своего шанса. Серый пиджак, джинсы и туфли. Ни в коем случае не кроссовки! А потом сразу на пресс-конференцию.

Эдем едва вспомнил о планах Крепкого на день: пресс-конференция к обеду и шоу в прямом эфире — после. Можно было махнуть на них рукой и заниматься чем-то более интересным, заставив настоящего Крепкого завтра разгребать последствия этого бездействия. Можно, разве у Эдема были более интересные идеи? Нет, планы крепкого были не обязанностью, а возможностью, и Эдем собирался воспользоваться ею.

Капитан привез Эдема на Европейскую площадь и припарковался у Национальной филармонии. Тот оставил на торпеде крупную купюру, поблагодарил и удалился.

— Если телефон Эдема не выключен, а он очень спешил с отъездом, то мог бы хоть написать мне. Он обычно не забывает о других, — сказал ему Капитан вдогонку, пока Эдем думал, что ответить, потянулся, захлопнул пассажирскую дверцу перед его носом и начал разворачивать свое судно.

Капитан был прав. В жизни Эдема было только три человека, которым он сообщил бы об изменении своей геолокации: Артур, офисный секретарь и, да, Капитан.

Город оживал. Застучали каблуки и заурчали двигатели. День обещал быть ясным. Эдем сначала побежал трусцой, миновал арку Дружбы народов и свернул на пешеходный мост к Владимирской горке. Он оказался не единственным, кто в это утро надел кроссовки и спортивную форму — мост, открывавший идиллическую картину пробужденного города, и украшенный золотом парк собрали немало местных ценителей утреннего бега.

Под ногами причмокивал мокрый асфальт и шуршали листья — они уже показались осенью. Эдем был бусинкой, нанизанной на жилку парковых дорожек, и вскоре почувствовал, как клубок в его душе тает. Соглашение с джином имело смысл лишь в том случае, если жить одним днем, не думая о пропасти под носками кроссовок. И теперь он просто бежал — раз, два — рассматривая парк, прогудевший над ними фуникулер, кормушки для птиц, расставленные на продажу картины художников, зеленые церковные купола. Он улыбался бежавшим навстречу людям.

Те отвечали ему тем самым, некоторые успокаивали шаг, а один поздоровался как со старым знакомым, имени которого он не может вспомнить. Как кисточка желтой краски, музыкант Крепкий бег вверх по Андреевскому спуску, оставляя за собой след с улыбок.

На пересечении с Десятинной Эдем остановился отдышаться. Опершись руками о колени, он выбирал следующий маршрут.

— Здлатуйте, — перед ним неожиданно вырос мальчик. Он смотрел на Крепкого большими глазами и сосал кончик отломанной ветви.

— Здравствуй, — ответил Эдем, знавший одно-единственное правило обращения с детьми: не сюсюкать.

— Пять минут — это скики?

Если бы Крепкий имел наручные часы, Эдем объяснил бы на примере с движением стрелок. Но часов не было, и ответить оказалось проще.

— Пять минут — это мало. Это почти ничего. Если мама отпустила тебя на пять минут, то нужно бежать к ней.

Малыш бросил сосать и уставился на Эдема, затем протянул ему мокрую на кончиках ветку и побежал в сторону Пейзажной аллеи.

Эдем вспомнил глубокое потрясение, которое он почувствовал, когда впервые вышел из сквозного прохода, похожего на нору, к причудливым скульптурам на этой аллее. Тогда он стал свидетелем сказки, спрятанной от чужих глаз высотными домами. И тот первый трепет до сих пор звучал в нем, когда он оказывался в этом далеком от обыденности уголке города. Предстоящий маршрут был определен.

Сначала Эдем обежал музей истории Украины и перешел на скорый шаг у фундамента Десятинной церкви — она напомнила ему остатки древнего лабиринта. В начале аллеи ангел с каштановыми волосами забрался на башню из подушек и готовился дуть в медную трубу. Огромная среди дня Пейзажная еще не проснулась по полной. Одно за другим хлопали окна соседних домов, впуская в квартиры шум утреннего города. Шипел кофейный автомат, напоминая, что Киев уже много лет как присоединился к ряду кофейных городов. Скрипела рессорами детская коляска — его энергично катил парень в спортивном костюме.

В плаще, сотканном из голубых монеток, оперся на шпагу Маленький принц, а у его ног навострил ушки и поднял антенной хвоста прирученный им Лис. За спиной Принца, положив руку на его плечо, будто мать, отправляющая сына на выпускной, позировала женщина в неуклюжем платье. Ее спутник в рубашке из грубой шерсти держал в вытянутых руках телефон и присел, выбирая нужный ракурс.

— Ты хочешь, чтобы собака тоже попала в кадр? — спросил он.

— Крепкий, — сказала его жена вместо ответа и точно взяла бы в плен музыканта для совместного фото, но Эдем уже пробежал мимо.

На детской площадке двое малышей визжали от восторга, скатываясь с уличной горки, а няня на скамейке пристально следила за их баловством. Зеленоглазый Чеширский Кот из Страны чудес оскалился в ужасающей улыбке. Рядом с ним сел Белый Кролик, чей будильник со звонком растекался на мозаике, будто это были фантазии не Кэррола, а Дали.

Бег бодрил голову, отбрасывая все лишнее. Была дорога, был Эдем в теле известного и любимого многими музыкантами, был весь день впереди. Одного не было — лишнего времени. Времени для рефлексий.

На балконе первого этажа дама в аккуратном домашнем халате с чашечкой кофе в руках изображала замысел. Через несколько метров, возле оклеенного объявлениями подъезда, двое мужчин следили за каждым ее глотком. Один держал над ней микрофонный журавль, второй склонился над экраном установленной на штатив кинокамеры. Незнакомая актриса Эдема увидела Крепкого — и не смогла сдержать дружеской улыбки. Сцена была испорчена.

Над обрывом скрывался в тени деревьев остаток того, что когда-то было памятником коленвала. Вероятно, для науки вандалам здесь установили табличку, и Эдем помнил ее текст: «В процессе эволюции человечество сделало огромный шаг вперед от дикости к варварству». Отвлекшись на прожектор на трех колесах, ливший с высоты поток «цементного» света, Эдем чуть не споткнулся о пекинеса с выпученным языком. Выгуливавшая его девушка даже не заметила столкновения — все ее внимание было приковано к телефону в руке.

Задевая головой ветки, Эдем пробежал под стальными струями четырех писающих мальчиков, которых скульптор наделил ростом баскетболистов, телосложением пролетариев и раскрасил в синий, красный, зеленый и желтый. У пятиэтажки, боковая часть которой имела цвет перезрелой канадской сливы, Эдем снова остановился, чтобы отдышаться. На холсте стены казак опустился на одно колено. Он имел голову орла, в левой руке держал наготове булаву, а правой разрезал мечом змея с перепончатыми крыльями, на обоих концах которого вместо пасти и хвоста художник изобразил ладони с цепкими пальцами. Здесь аллея стекала тонкой струей в русло Большой Житомирской. Эдем не сумел собраться на силе для следующего рывка, поэтому решил, что уже выжал из неспортивного тела Крепкого достаточно для этого утра, а потому пробежка закончена.

До "Хаятта" отсюда можно было дойти пешком. Эдем не хотел тратить бесценное время на дорогу домой ради обновления гардероба. Как человек, распоряжавшийся чужой кредитной картой, он мог позволить себе поступить по-другому.

Ближайший фирменный бутик одежды еще не работал, но сквозь закрытую стеклянную дверь Эдем видел, что менеджер магазина уже на месте. Эдем постучался, и она открыла не отрывая взгляда от телефона в руке. Эдем качнул колокольчик над дверью, и девушка вздрогнула.

— Доброе утро, — сказал Эдем. — Мне без вас никак не обойтись.