Времени нет

— Мы решили обойтись без прессы — не в наших обычаях вести переговоры с террористами. У нас и своих камер достаточно.

— Что вы имеете в виду? — вмешался Эдем.

Он надеялся, что это только каламбур. И прежде чем бычья шея успела объяснить, Эдем вспомнил черную спину бойца спецподразделения, которое исчезает в проходной. Пока они здесь стояли, выясняя, что произошло, там, во внутреннем дворе следственного изолятора, развертывалась операция по устранению Фростова!

— Два наших сотрудника выдадут себя за журналистов «плюсов», — бычья шея отвечала не Эдему, а Мостовому. — Они попытаются извлечь осужденного из автозака.

— Вы думаете, он такой же идиот, как вы? — закричал Эдем. Ближайший к нему полицейский отступил на шаг. — Вы не смогли провести его с адвокатом, а теперь надеетесь провести с ребятами, снимающими оперативное видео?

— Они не решились расстрелять автозак, потому что потом улетят головы начальства, — сказал Мостовой как сам к себе. — Они хотят застрелить его, как только он выйдет наружу с оружием в руках.

Бычья шея оскалилась — Мостовой все понял правильно.

Эдем толкнул стоявшего рядом оперативника и побежал к изолятору. Он был здесь десятки раз, но впервые собирался брать его штурмом. Реакция Мостового оказалась мгновенной — он бросился следом. Через мгновение компанию им составил и советник министра.

Эдем сообразил, что кратчайший путь во внутренний двор — через арку, из которой должен был выехать автозак. Он не знал, откуда у него взялась боевая сноровка — Эдем оттолкнул бойца от первых ворот, как пушинку. Тот встал и бросился следом, на ходу поправляя балаклаву. Вторые ворота были приоткрыты, но у Эдема не было шансов пробиться сквозь строй бойцов. Один из них уже заметил его и мгновенно встал в стойку.

— Пропустите его! — услышал Эдем позади себя голос Мостового. Сразу же эхом прозвучал и голос советника: — Не трогайте его.

Боец растерялся, и Эдем воспользовался этим плечом проложил себе дорогу во внутренний двор.

Все было как в тумане. Эдем вроде бы оказался персонажем шестнадцатибитных игр. Его схватили, отпустили, потом попытались свалить на пол, снова отпустили, и он побежал дальше. Остановился только тогда, когда в дальнем углу внутреннего двора увидел затылок мужчины, который стал причиной хаоса.

Олег Фростов стоял боком у автозака, приставив пистолет к собственному подбородку. Он правильно сообразил, что это единственный шанс выйти наружу и не поймать снайперский шар. В пяти шагах от Фростова на полусогнутых ногах замерли двое крепких парней. Один из них держал в руке толстую записную книжку, второй — видеокамеру с микрофоном-пушкой. Имитация журналистов была такой жалкой, что походила на издевательство.

Эдем разглядел снайпера на крыше, которая была, без сомнения, там не одна. За каждым зарешеченным окном угадывалось чье-то лицо. Не такого внимания стремился Фростов.

Эдем шел к своему подзащитному. Он хотел крикнуть, предупредить о своем приближении, но в горле стоял комок.

— Олег! — наконец-то смог выжать из себя, когда до Фростова оставалось полтора десятка шагов.

Но Олег его уже не услышал. Его голова неестественно откинулась, и только потом раздался выстрел.

Земля уползла из-под ног Эдема; кто-то поддержал его сзади и аккуратно уложил на землю. Двор наполнился топотом. Эдем, не моргая, смотрел на осеннее небо, по которому тихо ползли серые тучи. Олег Фростов решил, что другого выхода нет: сюда действительно не доходило утреннее солнце.

1.5

В моменты глухого отчаяния, когда душу засыпало известью безнадежности, Эдем гасил его воспоминаниями о том зимнем дне, когда он впервые увидел виноград.

Они заблудились в одном из жилых кварталов, когда-то хаотически возведенных людьми, которые пренебрегали элементарными законами архитектуры и передали эту привычку пренебрегать вместе со своими лачугами по наследству трем следующим поколениям. Мама вела девятилетнего Эдема за руку, высматривая среди гирлянд из выцветших табличек нужную ей вывеску, когда мальчик потянул ее за руку и спросил: "Что это?"

В засиженной мухами и защупанной пальцами витрине закрытого магазинчика привлекал взгляд кусок фанеры, на котором умелый художник изобразил поднос с тремя красными яблоками и гроздью черного винограда. Яблоки для Эдема были обычным фруктом, а вот виноград оставался загадкой. Ему казалось, что гроздья из круглых камней, которые стучатся между собой, создана для детской забавы.

Однажды, когда его детдомовская группа уехала на экскурсию, а Эдема, который пожаловался на вымышленное недомогание, оставили в комнате, начался ливень. Эдем сидел у широкого окна, считая промежутки между молниями и громами и воспитывая смелость. Ушел град. Слушая, как льдинки бьются о подоконник, Эдем решил, что именно так звучит кисть винограда, если потрясить его у уха. Теперь у него возникло подозрение, что кто-то предпочитает есть эти градинки.

— Когда-то здесь был овощной магазин, — мама показала на вывеску с названием. — Ты хотел туда зайти?

Эдем покачал головой, не в силах оторвать взгляд от винограда.

— Ты любишь виноград? — спросила мама.

— Я не знаю, — ответил Эдем.

Наконец-то мама все поняла, и ее рука крепче сжала детскую ладонь.

— Ты никогда не ел винограда, — с ужасом сказала она самой себе и немного ускорила походку.

Эдем не понимал причины маминой суетливости. Нужное ей ателье оказалось за углом. Мама вышла от портного почти сразу, без свертка в руке, они быстро прошли скользкой мостовой мимо серых стен и вскочили в автобус. Эдем примостился у окна.

Вышли они у площади, где люди в одинаковой синей форме возводили из арматуры огромное конусообразное сооружение. Мама снова взяла Эдема за руку. На этот раз они двинулись по очищенному от снега тротуару вдоль магазинов. Эдем прищурился от необычно яркого света, лившегося из высоких фонарей, праздничных витрин, трамваев, отражалось от рельсов, брусчатки и чугунных урн. Даже церковные купола за домами сияли голубизной.

Когда они дошли до рынка, Эдема словно морской волной накрыл аромат апельсинов и человеческий говор. Испуганный, он крепче сжал мамину руку.

На рынке материнское увлечение куда-то исчезло — теперь они без спешки расхаживали между рядами. Рядом проплывали деревянные ящики с яблоками и мандаринами, свисали с натянутых нитей кисти бананов, высились правильные пирамиды хурмы. Эдем до сих пор не догадывался, что они ищут. Вдруг мама остановилась — и перед его глазами появилась картонная коробка, из которой чернели аккуратно выложенные на белую бумагу гроздья винограда. Отполированные черные камни светились изнутри, словно их высекли из мрамора, вставив в сердце лучик, украденный у солнца. Человек, которому придет в голову разделить это произведение искусства на отдельные виноградинки, несомненно, бездушный.

Эдем поднял глаза на маму и, увидев ее испуганное лицо, тоже испугался: такой он видел ее только раз — когда умудрился упасть с лошадки на карусели. Мама смотрела куда-то поверх человеческих голов. Эдем пытался понять, что могло ее напугать, но он не был супергероем с рентгеновским зрением.

— Солнышко, нам надо идти, — сказала мама и снова ускорила шаг.

Виноград оставался в коробке, но Эдем отказался бы от всех ягод мира, лишь бы не видеть ужасных глаз матери. Он дрожал рядом, стараясь идти даже быстрее, чем она.