Времени нет

— Все, что прозвучит в этой комнате, останется между нами, — пришлось напомнить Эдему.

Наконец, переступив из-за сомнений, Фростов рассказал, как он обнаружил разногласия в цифрах. Как ухватился за тонкую ниточку, а выяснилось, что она ведет к огромному клубку. Как, наивный, пошел со своим открытием к руководству и был в шоке от результата: начальство обвинило в мошенничестве его самого! Фростову предложили вариант: бухгалтер признает свою вину, его увольняют, неофициально выдают на руки зарплату за три месяца и, конечно, никаких судебных преследований. Руководству нужно было прикрыть собственный зад на случай, если кто-нибудь другой обнаружит эту схему. И такой вариант им казался выгодным для каждой стороны.

Фростов считал иначе.

Он задавал Эдему вопросы юридического толка, но их суть была вне сферы юриспруденции. Достойно ли, защищая собственную свободу, пятнать честь не совершаемым преступлением — вот что скрывалось на изнанке его вопросов. Может ли маленький Давид в стране с насквозь коррумпированными судами выдержать битву с финансовым Голиафом? Справедливость существует — только ли это метафора, придуманная для детей?

В тот день Эдему хотелось забыть, что его учили верить в закон, а не в справедливость. Хотелось верить, что это не метафора, и что справедливости ради можно начать крестовый поход.

Эдем потом вспоминал о визите десятки раз. Если бы он не поддержал убежденности Фростова, если бы не подбросил дров в разгорающийся внутри клиента костер, если бы не пообещал, что как адвокат приложит все усилия для его защиты, все могло бы быть иначе. Не было бы ни их свиданий в кабинетах с грязными стенами, ни судебного процесса, в котором честного работягу превращали в хитрого мошенника. Фростов работал бы бухгалтером в какой-то небольшой компании, возвращался домой в одно и то же время, подбрасывал бы на руках свою дочь и старался бы не думать о том, что в его мире не хватает одной опорной стены — под названием Справедливость.

И только сейчас, вдыхая запах земли и наблюдая, как опускают гроб, Эдем вспомнил, что в день их знакомства в руках Фростова была роза. Почему он пришел с цветком? Тогда Эдем не придал ей ни малейшего значения, но теперь она стала ключом, вернувшимся в замке.

Льдинка в сердце вдруг стала каплей и растеклась по спине и пальцам, и звуки стали громче, а запах земли — острее.

Эдем наконец-то понял: Фростов все решил сам — еще до того, как зайти в его кабинет. Он внутренне решился на борьбу, и слова адвоката не смогли бы отвлечь его от избранного пути. А роза была его извинением перед женой за этот военный поход, для которого он начищал доспехи. Будет его оруженосцем Эдем или какой-нибудь другой адвокат — это не имело значения. Олег сам выбрал путь, ведущий в тюремный двор, куда не попадает утреннее солнце.

Возможно, теперь, глядя на пластмассовый цветок у кладбища, его жена тоже вспоминала тот день, когда Фростов пришел домой с розой и сообщил о своем решении.

4.6

«Свобода — это наша религия!» Два звена стальной цепи разлетались, как куски печенья, на баннере Дома профсоюзов. Полотно размером с футбольное поле простиралось от одного угла здания до другого. Эдем помнил обугленные стены — последствия страшного пожара во время Революции Достоинства. Годами здание было на реставрации. Теперь кинокамера демонстрировала, как холст снимают со сооружения — и вместо омертвевшей кожи символом возрождения блестят на солнце новые плиты.

Телевизор работал без звука. Эдем подошел к окну, но сейчас даже самый лучший на Земле город не лишал его сомнений. Чем он руководствовался вчера, отдав Оресту лекарство, которое могло бы спасти жизнь ему самому? Это была истинная жертвенность или сила момента? Не было ли продиктовано поспешное решение страхом, что стоит отложить его на час — и ты рискуешь поддаться искушению и передумать? Было ли оно рациональным? Вполне возможно, что производство лекарства возобновят. Эдем, которому недолго осталось, этого не дождется. А Орест мог бы.

Эдем знал: это малодушие, да еще и бесполезное — из мокрого песка уже не вытеснишь воду.

Он вспомнил себя у зеркала с пистолетом в руке. Он бы нажал на спусковой крючок, но появился джин со своим соглашением. И Эдем обменял свою душу на… что? На шанс что-нибудь изменить? А что в итоге? Пейзаж из окна президентского кабинета — на день. Ну, еще спасенный мальчик, который и так мог бы дождаться появления лекарства. Мог бы! Мог бы…

«Если всю свою жизнь ты плыл мимо высоких туманных берегов Неосуществленного, то почему решил, что сумеешь причалить теперь?» — думал Эдем.

Но потом перед его глазами предстал ночной стадион. Вот Орест с гитарой в руках на поваленном деревянном колесе — маленькая фигурка под куполом звездного неба. Как блестят глаза Инары! Эдем передал свой шанс этим двоим. Инара теперь сможет стать матерью. Орест теперь сможет собрать группу и однажды — свой стадион.

Еще один кусок льда глубоко откололся и упал в прозрачную воду. В комнате стало светлее. Эдем шагнул к двери, но остановился, взглянув на немой экран.

Виктор Шевченко и Сергей Хижняк — два украинских бизнесмена — подписывали соглашение о продаже «Трех китов».

Шевченко не знал ни о существовании Эдема, ни о его намерениях, но продолжил начатое им вчера.

Камера взяла общий план. Справа от Шевченко стояла Инара — вероятно, он собирался сразу же объявить о передаче купленного комплекса зданий обществу, а за его спиной — не сдерживал свою фирменную улыбку Затойчи.

«Если Бог посылает знамение через сетку телепрограмм, то это одна из них», — подумал Эдем. Тот шанс, которого он не упустил. И пусть об этом никто не узнает, и пусть это сделано за чужие сбережения, но Эдем все же сумел оставить что-то после себя.

В дверь дважды резко постучали. В кабинет вошел Гарда с папкой в руках, с сожалением осмотрел пятно на стене, где еще утром было зеркало, и остановился у телевизора. Его лицом прошла судорога, когда на экране снова появился Хижняк. Судя по плашкам на экране, ведущий обсуждал с приглашенным политологом причину внезапного громкого соглашения, а затем — неожиданное превращение миллионера Шевченко в главного мецената страны.

— Мы двигаемся к гегемонии дураков. Ты выбрасываешь сто миллионов, а продажные эксперты, которые и медяка никому не дадут, потом обсуждают в эфире, какие цели ты хотел достичь внезапной щедростью, — Гарда сердито бросил папку на стол. — Нашлись и идиоты, которые считают вторым меценатом Сергея Хижняка — мол, потому и продал свои постройки так дешево, что они шли на благотворительную цель.

Казалось, Эдема такие оценки должны расстроить, но только насмешили. Он готов был спорить, что Шевченко, увидев дневные новости, тоже не будет метать молний. Это мимолетная лузга, которую дует ветер времени, а вот пожертвование будет запечатлено в современной истории страны. Игра забывается, а результат остается на табло, как говорил один выдающийся футбольный тренер.

— Я принял два важных кадровых решения и прошу сегодня же подготовить указы, — Эдем выключил телевизор, устроился в кресло, приглашая собеседника тоже сесть, и вздрогнул — на мгновение ему показалось, что глаза Гарды налились тьмой. Глава администрации не привык, чтобы с ним не совещались по кадровым решениям.