Именно поэтому: языком костра,сим глаголом пламенным ты овладелавольно —мне хотелось взять тебя в этот мир, сестра,в этой поздней осени холод полноводный.Именно поэтому: на ветру утратдымом застит пламени жгучие воззренья —мне хотелось взять тебя в этот мир, сестра,где огонь и вправду греет — хотьна воскресенье.
Мне кажется, душа
Мне кажется, душане видит после смерти.Иль видит по-иному, не спеша:меж оболочек эфемерныхне бьется каждый миг,как бабочка ночная,а невзначай проходит среди нихи ничего не видит — просто знаетвсе
сразу. Но едва львозможны здесь детали —так в полной тьме и близкое и дальсошлись в одно, чтоб мы их не видали.Как мы не видим — такглядит сей взор высокий.А смерть сближает в очевидный мраквсе удаленья — расстоянья, сроки.
Баста
Что ж тот чудак
Что ж тот чудак,что в смертный час Помпеиловил руками падавшие камнии перебрасывал с ладони на ладонь,как мы подчас картофель испеченный? —мир пеплу своенравному его:из горожан, проснувшихся в то утро,никто его искусства не заметил —они ведь даже гибели своейв тот ясный день путем не разглядели.
Птицелов
Жил в Ирландии ирландский поэтв башне сизой, где сова не поет.Птицеловом был: не птиц, а полетон ловил паучьей сетью чуть свет.Он был Гамлет из хорошей семьи —кто католик в ней, а кто патриот,кто фанатик, а кто нытик, и вотстал он Гамлетом себя посреди.На бутылках он любил ярлыки,этикетки, пробки, пленку свинца,он любил, чтоб расходились кругиот упавшего в ладони лица.Он был истиной нагой умилен —не одеждой лживой ах в кружевах —под чулками, под укромным бельем,где под мышками пушок рыжеват.Миновали молоко и латынь,Августин, иезуиты, запой —дальний Дублин от зари золотымодеялом укрывает прибой.Он спустился с парашютом в Париж,там, где в Сене протекает абсент,где художник ловит отблески крыштем, что явно начинает лысеть.Он показывал жене Нотр-Дам,Тюильри и Лувр и Пале-Рояль,в лимузине по Монмартру катал,где убили госпожу де Ламбаль.А Ирландия плыла по волнам,и вдали качались мачты аббатств,тех, к которым он ее ревновал —он создаст ее по-новой, Бог даст.Он был Гамлет, но его не вернешь:он до Англии добрался, и тамобезглавлен не был — не по летам.Видно грамоту подделал он все ж.Он предпринял путешествие в смертьи назвал ее всей жизнью, да: всей.И в паучью Пенелопину сетьвозвращается всю жизнь Одиссей.…Но напев — напев он не одинок:со звучаньем смысл венчается — речьуплывает — беспечальный челнокпо волнам круглей цирцеиных плеч.
Восход солнца
Кончалась ночь — утех? — утех.Но есть поверье вот:один увиденный восход —один прощенный грех.А потому, а потомускорей смотри в окно,и там, где было — все одно! —ты не увидишь тьму.А если вместе поглядимего издалека,то хоть восход — один? — один,простятся ДВА греха.
«Страшись однажды в душу к ней войти…»
Страшись однажды в душу к ней войти,как входишь в город древний на пути,исполненный сегодняшнего блеска,не замечая средь красот жилыхруин, оставшихся от храмов поднебесных,хоть, может быть, ты сам разрушил их.
«Не век глядеть нетленно…»
Не век глядеть нетленнои отражать, блеснув,слепого вожделеньячужую кривизну —и кто-нибудь согрееткогда-нибудь, дай Бог,твой влажный и серебряныйзеркальный холодок.
Молчанье
В одной балладе, что поют под банджоу смеркшихся амбаров Арканзаса,все происходит так же безнадежно,как
в жизни, что уходит нараспев.Был человек на улице зарезан,но люди убегавшего убийцусо мною спутали, и я к утру был связан,хоть не сопротивлялся, и шерифсказал: «Без алиби спастись ты не надейся»,но я молчал, поскольку тою ночьюя был вдвоем с женою друга детства —да, в их постели, Господи прости.Вот так я стал убийцей и воочьюувидел казнь свою однажды ранним утром,стал мертв бесповоротно и навечно.И десять лет она о мне грустит.Ночами непогожими за хуторона уходит на мою могилу,и низкой шалью голову закутав,стоит подолгу около меня.Не плачет. Ни слезы не проронилаза десять лет — все думает упорно:она свое молчанье схоронилапод этим камнем. Бедная моя! —молчанье сохранится в преисподней,как сохранилась эта вот баллада,и вот ее поет твой муж исконныйна склоне утомительного дня.А что еще для вечной жизни надо?
Речитатив
«Сам сынка одного лишь нажил…»
Сам сынка одного лишь нажил.И того потерявши совсем,за короткую молодость нашуподнимает гранитную чашубессердечный старик Одиссей.
«Отдайте море всем ветрам на слом!..»
Отдайте море всем ветрам на слом!Судьба волос твоих еще коснется.Младенческой душе еще не снится,как тесен мир между добром и злом.Ударь, гребец, по глубине веслом!И знаешь ли, хитрец голубоокий —в Элладе даже зло творили боги,чтоб люди говорили: поделом.
«Эллада. Первое виденье…»
Эллада. Первое виденье.Скалы отвесное паденье,и зелень вод насквозь видна.Над нею — ржавый корпус судна,потопленного немцами до дна.Эгейский ветерок.Далеких гор рисунки.И страхом детства грудь моя полна.
«Гляди того потонем…»
Гляди того потонем —ему и горя нет.Нам всею слепотоюциклоп глядит вослед.Не нимфы, не наяды,а видит нас, застыв,Медузиного взглядахолодный объектив.
«Из-за тебя мы погубили град…»
Из-за тебя мы погубили град.Ты — Немезиды дочь, но, впрочем, ктоне сын ей?Нет, ты была дика, как виноград,и как вино — прозрачна и невинна:вина прозрачный ток размеряй, тих,покуда не достигнет уст людских.
«Пусть звучанье будет хоть…»
Пусть звучанье будет хотьлегким, словно твой уход,легким, словно твой укор,пусть дерев античный хорнам, как водится, подскажеткрон слетающую тяжесть —легкость сучьев, листьев, спор.
Бесплотно время, говорят.Но звезды только в нем горят.Надеюсь я, что плотью летнаполнил пустовавший след,мелодий сих речитативв косматый мрамор воплотив.
Помолвка
«Близ слез, близ вереска, близ чаек…»
Близ слез, близ вереска, близ чаекстояла церковь, и ее —ее бывало посещали,но бури делали свое:сползались дюны все теснее,порос песком прибрежный храм —рассталась церковь с бурным небом:Бог стал доступен лишь пескам.
«Обкатанный веками…»
Обкатанный веками —почти что невесом —я — говорящий камень,который знает все.Но всуе бормотанье,уж лучше б был я нем:заветнейшие тайныкак раз известны всем.