Времеубежище

Я понимающе махнул рукой и продолжил осматривать комнату.

Вдруг взгляд упал на банку с красной звездой на крышке: внутри плавал в формалине мозг, словно украденный из кабинета биологии.

— Это мозг Георгия Димитрова, — небрежно обронил Демби. — Его сохранили при бальзамировании.

В конце этой выставочной стены я увидел небольшой макет мавзолея на подставке, выполненный из спичек с детальной точностью.

— Между прочим, это огнеопасно, — не сдержался я.

— Кстати, как тебе вчерашняя манифестация? Должен признаться, вся постановка — дело рук моей компании, — скромно добавил он.

Ах вот, значит, чем занимается мой старый друг Демби!

— Хочешь сказать, ты срежиссировал происходившее на площади? — Я не был уверен, что слово «режиссировать» в данном случае уместно.

— Да, этим я зарабатываю на хлеб. Моя компания занимается историческими реконструкциями, это главный мой бизнес Я всегда любил театр, хотя когда-то меня и не приняли в ВИТИЗ.

Я вспомнил, как впечатлили меня во время манифестации несколько моментов, и сказал об этом Демби. Тот явно обрадовался.

— Треск в колонках был в тему, — заметил я. — Он был запланирован?

— А ты как думаешь? Как и заминка с техникой, и мат оператора. Знаешь, удивительно, но люди запоминают такие вещи. Будь уверен, что из всех соцманифестаций запомнились именно просчеты. И если повторить такой эпизод, он вернет их к этому моменту. А что скажешь насчет появления Димитрова? Deus ex machina. Я предварительно спустился в подземелье мавзолея. Ты бы видел, что там творится! Когда его решили убрать, взрывали, взрывали, долбили, долбили, но смогли снести только наземную постройку. А внизу все искорежено, арматура висит, стены в трещинах, но залы нетронуты. Помещение, где лежала мумия, я называю его гримерной, целехонько, подъемник тоже, вместе с платформой, на которой покоилось тело. Да, поржавела немного, но цела. И работает. Его каждый вечер опускали вниз, в огромный зал с трубами, где клали в морозильную камеру. Потом гримировали, мазали тем-другим и снова поднимали в верхний мир. И так — начиная с сороковых. Ему тоже было нелегко — вверх-вниз, между тем и этим миром. Так и мотали туда-сюда.

— Когда он помахал рукой, мне показалось, что этот жест слишком театрален, — заметил я, отпивая сок.

— А ты чего ожидал? Я устраиваю театральное представление, а не революцию, — обиделся Демби. — Мне вообще плевать на их тупые движения. Мне платят, а я делаю, что умею. Это новый театр под открытым небом, с толпами людей, которые даже не подозревают, что они массовка. Трагикомедия дель арте. Хотя кое-кто знает, так как мы специально их вызываем. Я обеспечиваю статистов для митингов и революций, так сказать.

— Статисты для революций? Это уже серьезно, — заметил я. — Может, восстание «Молодцев» тоже твоих рук дело?

— Вообще не хочу об этом говорить, — засуетился Демби. — Мне позвонили в последний момент, нужно было их спасать… Будут знать, как раздавать ружья дебилам, испортили и дроны, и вообще все…

В этот момент зазвонил телефон, и, к моему большому изумлению, звук шел из коробки, которую я считал декоративной. Она походила на маленькую телефонную станцию: деревянная подставка прямоугольной формы с резными краями и тяжелой бакелитовой трубкой. Два ряда кнопок, а наверху круглый диск — номеронабиратель.

— Звонят по вертушке, — заговорщически подмигнул мне Демби, поднимая трубку.

Вертушка — мифическая секретная телефонная связь для вышестоящих. Параллельные телефоны, параллельные места питания, параллельные дачи, рестораны, парикмахерские, шоферы, больницы, массажисты, может, и параллельные девушки для развлечений. Наверняка всегда существовало два параллельных государства.

— Извини, — сказал Демби, — но я должен взять трубку. Дай мне десять минут, и мы с тобой выйдем на воздух.

15

«Вот они, дилеры прошлого», — подумал я.

Демби был одним из них, по сути, весьма успешным торговцем, если судить по тому, что он мне рассказал впоследствии. Впрочем, работал он совершенно легально и брался за всевозможные заказы, не обращая внимания на политические пристрастия. Его заказчики из шестидесятых и семидесятых хорошо платили, к тому же он чувствовал себя своим среди них. Старался ко всему подходить с иронией. «Вертел ими как хотел», как он выразился. Мне думается, так считал только он, и это служило ему оправданием.

Демби с детства был пухлым. В школе ему всегда все удавалось. Он сидел на последней парте и почти все время рисовал на последних страницах тетрадой голых баб, от которых потом сам возбуждался и бежал в туалет мастурбировать. В то время в книгах, посвященных сексу (а их было всего две: «Мужчина и женщина. Интимные отношения» и «Половые болезни»), мастурбация описывалась как опасное занятие, вызывающее заболевания, из которых я запомнил только слепоту. Свои рисунки Демби давал и нам — за десять стотинок, так что мы тоже уверенно шли к слепоте, постепенно увеличивая диоптрии. Рисунки совокупляющихся пар в «Интимных отношениях» скорее напоминали поперечный срез автомобильного двигателя со всякими поршнями. В старших классах гимназии Демби устроил на чердаке импровизированную фотостудию. Хорошо помню плотную занавеску на окошке, красную лампу, ванночки с проявителем и фиксажем. В то время появление одной фотографии было творческим процессом, работой, прямо скажем, маленьким чудом (там, где господствует темень, всегда дремлет чудо). Окунаешь фотобумагу в одну ванночку, потом в другую. Чуть задержишь, и силуэты перегорят, словно жареные хлебцы, вынешь раньше — будут бледными, размытыми.

Я играл роль помощника и осветителя. Приспосабливал старый белый зонтик Дембиной бабки, держал прожектор с батарейками. В студию приходили наши одноклассницы. В какой-то момент Демби предлагал мне удалиться, потому что я якобы смущал модель. И они оставались одни в темной комнате. Иногда появлялась местная красавица Лена, которая была старше нас. Тогда Демби задерживался на чердаке подольше. Время от времени он сдавал студию за почасовую оплату знакомым, жившим по соседству, которым срочно нужно было уединиться со своей пассией.

Я вдруг вспомнил об этом, потому что Демби, в сущности, делал невероятные снимки. Он с аптекарской точностью угадывал, как поставить свет, играл с тенью, умел заставить человека расслабиться и выглядеть более раскованным. Естественная неловкость так называемых моделей придавала фотографиям эротичности. Когда ему срочно нужны были деньги, он продавал снимки жаждущим голой натуры комсомольцам из гимназии или соседних домов. Он говорил, что больше всего такие фотографии покупали комсомольские секретари. Темы дефицита эротики во времена позднего социализма, раннего развращения молодежи и первичного накопление капитала могли бы представлять интерес для студентов экономического факультета.

Демби можно обвинить во всем, но одного у него не отнимешь: он был чертовски талантлив. К своему таланту Демби относился с щедрой небрежностью и не собирался его развивать, показывать результаты своих съемок и вступать в общество фотографов. «Зачем мне это надо, — говорил он тоном итальянского мафиози. — Делаю что хочу, зарабатываю достаточно, и лучшие женщины нашего района — мои». Думаю, он до сих пор придерживается этого принципа. Мне даже приходило в голову, что он в глубине души мечтает бросить бизнес и заняться искусством. Я даже спрашивал его об этом. Но получил предсказуемый ответ: я-де все тот же, не от мира сего. Он же в один прекрасный день накопит достаточно денег и полностью посвятит себя искусству. А сейчас записывает все свои идеи в блокнот. Я так и не понял, он говорил серьезно или тайком посмеивался надо мной.