Времеубежище

Справа, почти у самого стадиона, расположился небольшой «летучий отряд», точная копия отряда, описанного в «Записках о болгарских восстаниях» Захария Стоянова, а точнее, показанного в их экранизации. На трех десятках коней гордо восседали повстанцы в шапках с пером, кажется индюшиным. Один из всадников, видимо сам Бенковский, оставил коня на привязи и откровенно флиртовал с девушкой, державшей в руках зеленое гайдуцкое знамя.

Мне хотелось влиться в какую-нибудь компанию, послушать, о чем говорят. Любопытство мое разгоралось, а ирония потихоньку улетучивалась. Это было мое Отечество, которое национализм у нас украл, как сказал бы К. Я вспомнил, как в детстве приходилось потеть под меховой шапкой, сдавливавшей голову, как жесткое сукно в кровь раздирало шею и потом целую неделю ее смазывали свиным жиром. Каждое утро вместо зарядки мы танцевали на школьном дворе народные танцы. Меня ставили в конце шеренги, но я все равно ухитрялся напутать. Да. это так, но все-таки мне втайне хотелось хоть на час стать таким, как все, громко смеяться, почувствовать сопричастность к себе подобным, с которыми у меня должна быть общая память, общая история…

И разве сейчас они здесь не для того, чтобы ты побыл с кем-то, кто так же растерян, но испытывает гордость, ненавидит турок и цыган с той же страстью, с которой обожает суп из рубца, имам-баялды, кофе по-турецки и песню «Восстань, восстань, герои балканский» или «Белой розой я себя украшу», преклоняется перед величием болгарских ханов. Любит подремать после обеда, вечером выпить с друзьями по стопочке ракии, включить телевизор, смачно выругаться, позвать жену из кухни и строго спросить, куда она засунула солонку. Любит, чтобы дома было чисто и прибрано, поэтому собирает окурки в полиэтиленовый пакет, а потом кидает его через балкон во двор, чтобы утром, проходя мимо, наступить на него или на собачьи какашки и поцокать языком: «Что за свиньи здесь живут!» И выругаться матом. Кто-то сказал, что ругаться матом — это болгарское сатори, болгарский дзен, озарение, просветление, кратчайший путь к возвышенному…

Слава богу, пронзительно запели волынки и выдернули меня из черных раздумий… Люди вскочили и приготовились плясать хоро. Я отошел в сторону. Неподалеку под деревом расположился старик, здешний дед Матейко, точно как тот, с другого митинга, утреннего. Я направился к нему. Даже усомнился, а не тот ли самый. Чтобы раскурить трубочку с помощью огнива, он безуспешно пытался высечь искру. В этом жесте было что-то из болгарской литературы и народных сказок.

— Можно мне присесть рядом? — спрашиваю его.

— Садись, сынок, тень, она для всех, — отвечает старик, не поднимая глаз.

— Наверно, сердце подпрыгнуло, когда услышал волынки, а?

— Сердце-то подпрыгнуло, да только ноги не идут, — посетовал старик. — Сердце подначивает: давай, давай, а ноги не хотят и слышать. И уши оглохли, и глаза не видят, — засмеялся старик. — Годы как турки — все отобрали. Даже не спросили. Я когда-то песни сочинял, но гусли сгорели, так сейчас играю на грушевом листе. Но и груш уже не осталось. Могу тебе спеть Ботева и Вазова от начала и до конца. Я родом из Балдеева, слышал о таком?

Я знал о Балдееве и балдеевских нищих, которые были потомками солдат армии царя Самуила. Их жестоко ослепили по приказу царя Василия II после сокрушительного поражения Самуиловых войск. Они разбрелись по всей земле и стали добывать хлеб песнями и игрой на гуслях. Пели о несчастных ослепленных воинах, о победах и поражениях Самуиловой армии. Старик очень обрадовался, что кто-то слышал об этом.

— Ну так я их потомок, — сказал он. — Даже со временем ослеп, как воин царя Самуила.

— Есть кому тебе помогать? — спросил я его.

— Есть, есть, меня сюда внучка привела, она, наверно, сейчас хоро пляшет. Пусть попляшет, потом домой пойдем. Только не по душе мне вся эта суматоха, шум, крики и то, что бабахают постоянно…

Добрый, кроткий человек, очень похожий на моего деда. Хорошо, что еще сохранились такие старцы.

А хоро и вправду гремело, шеренга танцующих увеличивалась с каждой минутой. Она начиналась на верхних аллеях, огибала озеро с лилиями и спускалась к озеру Ариана и входу в парк. Но и там ей было тесно, и она вырвалась на Орлов мост. Не знаю, имелось ли разрешение у организаторов митинга перекрывать центральную артерию города — Царьградское шоссе, но кто бы решился остановить их? Было что-то сакральное в том, что опустело шоссе, ведущее к когдатошней болгарской мечте — Константинополю, Царьграду, который осаждала армия Симеона, но безуспешно. Только шум стоял великий у Босфора. Но даже этого хватило исстрадавшейся болгарской душе. А сейчас Стамбул каждый день осаждают наследники царя Симеона, чтобы отовариться на Капалы чарши. И зачем завоевывать этот город когда его можно купить?

А участников хоро становилось все больше и больше. Повернув на Орловом мосту, шеренга снова вливалась в Борисов сад.

И-и-ху-у-у-иху-хо-о-о… Если бы сейчас кто-нибудь скомандовал: «Вперед! На Царьград!», думаю, хоро направилось бы туда, словно извивающийся змей, на восток, по шоссе, по шоссе и, переправившись через Босфор, обойдя городские стены со всех сторон, встало бы перед Царьградскими палатами…

А потом, стянув обруч вокруг города, заведут протяжную мелодию волынки… И осада, и вместе с тем пламенный танец… И что? Неужели город не падет после этого? Да он не только падет, но и присоединится к танцующим хоро. Хоро — вот тайная болгарская армия, болгарский троянский конь! «Молодцы», переодетые в танцоров, пляшущих хоро, с пистолетами, спрятанными за поясом. Вот она, хитроумность Одиссея в действии! Одновременно Хитрый Петр и Одиссей.

Вдруг в небе над Борисовым садом послышался шум и большая тень накрыла деревья, хоть на небе не было ни облачка. Все как по команде подняли головы вверх. Над собравшимися летело болгарское знамя: как потом объявили в новостях, его несли триста дронов. Самое большое болгарское знамя, достойное быть занесенным в Книгу рекордов Гиннесса (здесь подошел бы вагнеровсний «Полет валькирий», но организаторы решили ограничиться песней «Вышел Дельо-гайдук»).

Происходящее казалось чем-то странным, напоминало постапокалиптический фильм, в котором смешались все времена. Торжественно жужжали дроны, тянущие знамя без конца, без края. Внизу вооруженные люди в одеждах XIX века бросали в воздух шапки и кричали: «Ур-ра-а-а!» Дроны растянули знамя над всей площадью парка и зависли над головами ошеломленного народа.

«Небо будто бы из шелка, это родина моя…» — затянул кто-то на импровизированной сцене, но его никто не поддержал, и человек умолк. Тогда один из лидеров движения взял в руки мегафон и прокричал: «Бол-га-ры! Ге-рои!» Этот своеобразный некий пароль тут же был подхвачен собравшимися, он отразился от холмов и долин, ударился о стены зданий на Царьградском шоссе и вернулся к деревьям в Борисов сад «Бол-га-ры-ы… Ге-рои-и…» — скандировали люди, подняв глаза к небу, словно приветствуя дроны.

Один парень неподалеку от меня, видимо, не смог сдержать переполнявших его чувств и начал палить в воздух из ружья. Он явно видел, как это делают в фильмах, когда радуются чему-то. «Ты что, продырявишь знамя», — тут же отругал его товарищ постарше, должно быть сотник дружины. Парень смутился и опустил ружье, но сигнал уже был дан, и в разных местах стали палить из ружей и револьверов (когда-то писали: «леворверов». Как хорошо звучит!). Кто-то успел подстрелить несколько дронов, и они свалились прямо в толпу. Слава богу, обошлось без жертв. Странно было наблюдать за убийством дрона. Как будто выстрелили в летящего гуся. Перьев нет, но ощущение такое, что прикончили птицу.

Вдруг словно по сигналу (никто так и не понял, это было по плану или из-за внезапной стрельбы) дроны все как один раскрыли прищепки и улетели на запад, а знамя осталось парить в воздухе. Повисев немного, оно начало плавно снижаться, медленно, словно в задумчивости, обволакивая деревья, кусты, детские горки и каменного слона, озеро с лилиями, скамейки, беседки, бюсты поэтов и генералов, летучий отряд Бенковского и мужчин с ружьями. Те, кто был с краю, успели отбежать в сторону, некоторые женщины и дети тоже испуганно бросились прочь, но большинство остались на месте. Там, где росли высокие сосны и каштаны, появилось нечто вроде гигантской палатки или циркового купола, на склонах и открытых полянах шелк плотно лег на землю, обозначив прижатые к земле тела. Почти сразу послышались жалобные крики — людям нечем было дышать. Пришлось разрезать священную материю ножом. Борисов сад покрывало гигантское знамя. Можно было подумать, что его упаковал Христо Явашев — Кристо, которого, впрочем, «Молодцы» недолюбливали.

Слава богу, я оказался неподалеку от развесистого каштана, под которым сидел дед Матейко, так что воздуха было предостаточно, только раздражал запах ткани и мокрых салфеток. Оказалось, что знамя опрыскали розовой водой, и весь Борисов сад сейчас напоминал Долину роз, к ужасу задыхающихся и кашляющих под полотном людей. Наконец в ход пошли ножи и сабли, чтобы освободить страдающий народ. Вокруг раздавались крики, кашель и крепкая ругань. Выкрикивали имена потерявшихся. Все это помешало осуществить задуманное в качестве кульминации события: Апрельское восстание, которое должно было вспыхнуть, так и не вспыхнуло. Пушка из ствола черешни, как это было когда-то, не выстрелила, кстати, она и прежде не всегда стреляла, а теперь, под знаменем, могла и покалечить. От конницы отбилось несколько обезумевших коней, которые кружили, рискуя затоптать упавших на землю всадников. С холма, изображавшего Шипку, откуда, по сценарию, оборонявшиеся должны были бросать камни и бревна, доносились глухие стоны и голос диктора, льющийся из колонок.