Время гарпий

Когда душа, ожесточась, порвёт Самоуправно оболочку тела, Минос её в седьмую бездну шлёт. Ей не даётся точного предела; Упав в лесу, как малое зерно, Она растёт, где ей судьба велела. Зерно в побег и в ствол превращено; И гарпии, кормясь его листами, Боль создают и боли той окно. [Данте, «Божественная комедия», Ад, песнь 13]

Вдруг во всех комнатах многочисленные часы Сфейно начали отбивать двенадцать, хотя часики Эрато показывали всего половину одиннадцатого.

— Ну, все, время вышло, они идут! Семь человек и две гарпии, — сказала Сфейно, прислушавшись к бою часов.

Сорвав вышитую салфетку со стола, она подошла к топазовым часам с девятью флаконами и быстро завернула их в салфетку. Кремлевские куранты под портретом Медузы начали считать ступеньки, по которым незваные гости поднимались к горгоне.

— Быстрее, к черному ходу! — тихо скомандовала Сфейно перепуганной Эрато. — Я тебя прикрою, а часы ты должна отсюда вынести. Боюсь, сама я их вынести не смогу. Я потом к тебе за ними приду! Давай, скорее, они уже рядом!

Эрато, прижав к груди хрустальные часы, побежала по коридору квартиры к кухне, где, как она помнила, находился черный ход. Когда она осторожно потянула дверь на себя, она услышала, как в парадную дверь начали молотить что есть силы.

В полупустом сооружении гулко раздавались голоса сверху. Эрато почти не слышала что-то тихо отвечавшую Сфейно, но тех, кто к ней ворвался, она слышала хорошо. Похоже, что к горгоне пришли с обыском, якобы получив «донесение», будто она «содержит наркопритон». Саму Сфейно по-прежнему не было слышно, но, осторожно спускаясь по темной лестнице черного хода, Эрато вздрагивала от дикого крика «представителя закона», доносившегося сверху: «Ты еще представителя закона оскорблять будешь! Мы сейчас акт составим, что ты при нас выражалась нецензурно!

Где наркотики прячешь, курва старая?..»

Она с горечью подумала, что, наверно, половину жителей этого прекрасного дома «расселили» именно таким образом. Она шла на звуки, доносившиеся снизу из цокольного этажа, но после крика полицейских звуки там быстро затихли, в доме повисла тишина. В окружавшей ее темноте стало так тихо, что стал слышен каждый шорох, поэтому она услышала и шелест огромных крыльев у подъезда черного входа.

От выхода ее отделяли два лестничных пролета, когда вверху кто-то заорал: «Саныч, тут черный ход из кухни! Фонарик принеси, здесь темно!» Зажмурившись от страха, она продолжала спускаться, потому что слышала, как за ней начали спускаться, переговариваясь между собой, два полицейских.

С улицы в раскрытую настежь дверь черного входа, падал мутный свет от тусклого фонаря во внутреннем дворике. Осторожно выглянув с площадки полуэтажа, прямо в дверном проеме Эрато увидела нелепую, совершенно неуместную в окружавшей ее реальности, — птичью фигуру Аэлло. Она совершенно спокойно, будто само ее присутствие здесь было чем-то обычным и рутинным, чистила мощные когти лап о деревянное обрамление дверного проема, оставляя рваные борозды на старой масляной краске. Вторая гарпия стояла за углом, где Эрато припарковала машину, и куда ей еще надо было добежать. Аэлло обернулась к сестре и тихо сказала: «Иди сюда!

Она сейчас выйдет! Там полицейские сверху спускаются!»

Эрато почувствовала себя загнанной в мышеловку, пытаясь собраться с мыслями. Вернее, ей приходилось отгонять навязчивую мысль, что все это происходит не с ней, не по правде, а ей надо лишь сделать над собой усилие и проснуться. Ничего рационального, кроме лихорадочной мысли «Проснуться! Немедленно проснуться!» — ей в голову не приходило. Оставалась лишь слабая надежда на Сфейно, потому что от спускавшихся сверху полицейских, как и от карауливших внизу гарпий, — ее отделял один лестничный марш.

Последующее она почти не помнила, потому что толком не поняла, что произошло. Наверху раздались крики «Горим! Горим! Ломай двери!» Сзади нее стало светло и раздался свист, будто кто-то прямо в подъезде запустил петарду. А когда вдруг все закричали спускавшиеся к ней полицейские, в ушах зазвенел крик Сфейно: «Беги!»

Но самой Сфейно нигде не было, вместо нее от заоравших благим матом полицейских спустился столб нестерпимо яркого пламени. Обжав жаром прижавшуюся к стенке Эрато, это пламя всей силой обрушилось на застывшую в растерянности посреди дверного проема Аэллопу. На гарпии разом вспыхнули перья, а светящийся столб пламени, издалека напоминавший женскую фигурку, вырвался из подъезда.

В подъезде сразу стало светло и шумно, запахло гарью, веселым огнем затрещали деревянные перила, загорелась висевшая на одной петле входная дверь. Сквозь бой курантов многочисленных часов, гулким эхом раздававшихся по всему дому, что-то кричали метавшиеся по горящей квартире полицейские. Было слышно, как перед ними с грохотом захлопывались двери. Прямо перед нею к выходу прорывались два отчаянно оравших, объятых пламенем мужчины, один из которых начал стрелять из травматического пистолета, не целясь, в дверной проем, попав в крыло Аэлло, пытавшейся крыльями забросать снегом метавшуюся по двору сестру. Возможно, полицейский хотел попасть в Сфейно, продолжавшую добивать возле мусорных баков истошно кудахтавшую Аэллопу. Вряд ли он мог видеть гарпий, выстрелив в Аэлло совершенно случайно. Оба полицейских выскочили из подъезда мимо Эрато, упав в свежий снег, пытаясь сбить пожиравшее их пламя. Эрато, не медля, рванула мимо них по сугробам к своей машине, испытывая нечто вроде благодарности к полицейскому, открывшему беспорядочную стрельбу в подъезде. Она знала, что Аэлло ни за что не станет преследовать ее, пока не расправится с причинившими ей боль людьми. Но когда она снимала машину с сигнализации, то в ответ на веселый писк ее ласточки она услышала, как гарпии особым визгом призывают на помощь коней Подарги.

4. Эвриале

…И задал Некто, один из вельмож, вопрос: из сестер почему же Волосы только одной перемешаны змеями были? Гость же в ответ: «Раз ты вопросил о достойном рассказа, Дела причину тебе изложу. Красотою блистая, Многих она женихов завидным была упованьем. В ней же всего остального стократ прекраснее были Волосы. Знал я людей, утверждавших, что видели сами. Но говорят, что ее изнасиловал в храме Минервы Царь зыбей. И Юпитера дщерь отвернулась, эгидой Скрыв целомудренный лик. Чтоб грех не остался без кары, В гидр ужасных она волоса обратила Горгоны. Ныне, чтоб ужасом тем устрашать врагов оробевших, Ею же созданных змей на груди своей носит богиня» Овидий «Метаморфозы», Четвертая песня

….А без малого сорок лет назад Эвриале долго искала, а потом нашла Каллиопу, но отнюдь не Москве, а в каком-то невзрачном городе на востоке огромной страны, ближе к северу. В поисках «идущей за царями» она ориентировалась по отсвету в хрустальном флаконе со стилосом и восковой табличкой, выгравированными на его лицевой стороне. Ее давно не удивляло, что флакон ни разу не сверкнул гранями возле трехэтажного здания литературного института на Тверском бульваре или в дачном поселке писателей на Николиной горе.

Принятая как данность литературного таланта «партийность в литературе» не только искажала внутренний мир писателей, но катастрофически сказывалась и на их душевном состоянии. Столичные соблазны, тут же становившиеся доступными, как только в своем творчестве человек хоть в чем-то отступался от собственной души, хоть в чем-то не договаривал или лгал — немедленно уничтожали слабенький отблеск вдохновения во флаконе с атрибутами Царицы Муз. Некоторые писатели, напротив, пытались «искренне верить», стараясь «проникнуться идеей», попутно гася души читателей неистовой приверженностью к ложным идеалам. И не столько в тех, кто писал гадости и строил свою карьеру на отрицании «завоеваний социализма», сколько в самых преданных апологетах «всеобщего равенства» Эвриале чувствовала разверзнувшуюся бездну предательства. Прежде чем кто-то предаст других, он непременно предаст самого себя.