Время возмездия

– А вы что пьете? Коктейль? Эту парижскую бурду? Лучше доброго пива нет ничего! – полковник, усаживаясь в свободное кресло, бесцеремонно оглядел Андрея Старкова. – Мы, кажется, с вами где-то встречались, ваша личность мне знакома.

– Да, полковник, на приеме у генерала фон Хольтица, – спокойно ответил Старков. – Но там, как мне помнится, вы с большим удовольствием пили коктейли, или, как вы изволили сказать, эту самую бурду.

Упоминание фамилии генерала, пользовавшегося особым доверием Гитлера, подействовало так, словно на полковника вылили ушат холодной воды. Это можно было увидеть по его сузившимся маленьким глазам, в которых мелькнула растерянность. Она продолжалась какой-то миг, но Андрей успел все заметить. Полковник внешне не изменился. Почмокав губами, он произнес:

– Так там же был напиток «Букет цветов», составленный из лучших сортов старых вин!

– И его приготовлял, если вам неизвестно, Жорж.

– Жорж, это правда, или меня разыгрывают? – полковник всем корпусом повернулся к бармену.

– Правда, – сказал Жорж и вздохнул.

В конторку внесли поднос, уставленный кружками пива.

– Радоваться надо, а не грустить, – эсэсовец взял кружку, осушил залпом, взял вторую.

– Да я не об этом, – произнес Жорж.

– Так о чем же, если не секрет?

– Какой секрет, если вся Франция знает, – Жорж показал на газету.

– А что? – насторожился полковник, остановив у рта поднесенную кружку.

– Наш чемпион по боксу в Лейпциге проиграл русскому, – грустно сказал Старков, принимая игру и поддерживая Жоржа.

– Жак Пиляс, кумир Парижа, и вдруг такое, – подхватил Жорж.

– И это все? – полковник переводил глаза то на Старкова, то на Жоржа, стараясь понять, не разыгрывают ли они его, но, убедившись, что оба говорят вполне серьезно, звучно рассмеялся. – Ха-ха-ха!.. Как говорила моя тетушка, мне бы ваши заботы!..

Он выпил еще одну кружку пива. Почмокал губами. Вынул носовой платок, обтер вспотевшее лицо. И, приняв серьезную мину, философски сказал:

– Не зря говорят, что французы – народ легкомысленный. Не обижайтесь, но, видит Бог, факт налицо. Что значит проигрыш какого-то боксеришки по сравнению с тем, что мы, немцы, терпим ради всей вшивой Европы от проклятых русских на Восточном фронте? И то мы не теряем бодрости духа!

– Полковник, вы истинный ариец и, как всегда, правы. Ваше здоровье! – Андрей поднял свой бокал с коктейлем, отпил, потом спросил: – Вы, надеюсь, с транспортом?

– Машина у подъезда. Скажите Гансу, что вы от меня, и он отвезет нас по любому адресу, – важно произнес полковник. – А я здесь еще задержусь, такого пива нет во всем Париже.

Но Старков знал, что полковника здесь удерживает не только свежее пиво, а и другие, чисто коммерческие дела. Полковник связан с интендантской службой. Жорж помогал ему сбывать на черном рынке крупные партии дефицитных товаров начиная от продовольствия и кончая бензином и обмундированием. Прощаясь, полковник ткнул пальцем в берлинскую газету.

– А вы обратили внимание, что на финальных поединках присутствовал сам великий Макс Шмеллинг?

«Ну и шельма, – подумал Старков, – пьянствует, развратничает, грабит страну, а нос держит по ветру, в курсе всех дел». И вслух произнес:

– Макс Шмеллинг – кумир немецкой нации.

– И любимец самого фюрера! – полковник сдул с кружки пивную пену. – Я имел счастье видеть его победный бой с Джо Луисом, когда он лишил этого хваленого американского негритоса звания чемпиона мира. То был поединок! Пятнадцать раундов сплошной мясорубки! Профессиональная работа высшего класса!.. А в Лейпциге, простите, боксировали любители. Будьте здоровы! А Гансу скажите, чтобы машину сразу же пригнал сюда.

Старков хотел было напомнить полковнику о втором поединке между Максом Шмеллингом и Джо Луисом, который состоялся ровно через год. Первую встречу Джо Луис проиграл на пятнадцатом раунде из-за повреждения. А через год взял реванш. Вторую встречу Коричневый Бомбардир закончил в первом же раунде, послав в нокаут хваленого арийца. Но о поражениях немцы не любят вспоминать.

Глава восьмая

1

Появление Макса Шмеллинга в театре было встречено дружными выкриками «хайль!» и бурными аплодисментами. Миклашевский находился в раздевалке и готовился к выходу на финальный поединок. Но и сюда, через стены, донесся восторженный рев публики. Игорь переглянулся с тренером, как бы спрашивая: что там произошло? Бунцоль недоуменно пожал плечами. Потом решил:

– Какая-то важная персона заявилась, – и, снедаемый любопытством, не утерпел: – Ты продолжай разминаться, а я мигом туда и обратно. Только одним глазом взгляну.

Вернулся он нескоро, буквально перед самым выходом Миклашевского на ринг. Сияющий, словно его наградили орденом. Радость так и выпирала наружу. Карл пританцовывал на носочках, словно не Игорю, а ему сейчас выходить на поединок, да притом ему вроде бы уже известно, что противник от боя отказался и победа обеспечена. Тренер, помолодевший на пару десятков лет, прыгал вокруг Миклашевского и, подняв на русский манер вверх большой палец, восклицал:

– О, зер гут! Очень карошо! Приехал великий Макс!.. Он узнал меня!.. О, какой человек!.. Его любит сам фюрер! Пожал мне руку!..

Миклашевский, продолжая разминаться, старался догадаться, что собой представляет этот загадочный Макс, которого так дружно и радостно приветствовала разношерстная публика и который знаком с Карлом Бунцолем и в то же время является и любимцем Гитлера? Генерал? Маршал? Партийный вождь? Одно хорошо, что он знает спорт и, видимо, любит бокс, может быть, сам в молодости занимался, знал в те годы и Бунцоля… Надо как-то самому Миклашевскому выйти на него, такое знакомство может пригодиться. Но как? Через тренера? Нет, Бунцоль вряд ли решится представлять русского боксера этой важной персоне. Надо попытаться самому. Впереди – последний поединок, финал, надо выложиться и окончательно утвердить себя в глазах публики, в глазах этого Макса. Попытка не пытка, а шанс упускать не стоит. Все эти мысли пронеслись в его голове в те секунды, пока тренер восторженно подпрыгивал вокруг Игоря и радостно восклицал:

– О, Макс!.. Он меня помнит!..

Видя, что Миклашевский не разделяет его восторга, Бунцоль грустно вздохнул, как делает учитель перед учеником, плохо выучившим урок или до сих пор не знающим таблицы умножения, и, скрестив руки на груди, высокомерно стал смотреть на боксера. Потом назидательно произнес:

– Вы, русские, не знали ничего о большом спорте, об Олимпийских играх. Я уже не говорю о великих профессиональных спортсменах, знаменитых на весь свободный мир. За время вашего коммунистического режима вы крепко отстали в своем развитии. Ты умный парень, в твоих жилах течет немного и германской крови, но ты, конечно, не виноват, что жил за этой самой железной стеной, – сделав такое вступление, Бунцоль поднял указательный палец и, вздернув вверх свой раздвоенный тупой подбородок, повысил голос: – Но весь мир знает нашего Макса! Великого Макса Шмеллинга!

Услышав фамилию Шмеллинга, знаменитого немецкого боксера-профессионала, Игорь обрадовался. Об этом тяжеловесе ему говорили в Москве, когда готовили за линию фронта, а кинопленки, на которых запечатлены бои Макса Шмеллинга с американским негром Джо Луисом, неоднократно просматривал Миклашевский еще до войны на кафедре бокса в Московском институте физкультуры. Видел Миклашевский и фашистскую пропагандистскую кинохронику, где Макс Шмеллинг запечатлен в военной форме германских десантных войск, и его спуск на парашюте с десантниками во время захвата в Средиземном море острова Крит. Что же касается опасного Восточного фронта, то его, как сообщали Игорю в Москве, знаменитый боксер всячески избегал, предпочитая оставаться в Берлине и находиться в числе приближенных фюрера. Поездка Шмеллинга сюда, в Лейпциг, видимо, санкционирована свыше, министерство пропаганды наверняка приложило руку, и боксерскому турниру придается важное политическое значение. Значит, в печати появятся сообщения, и не исключено, весьма расширенные. Как раз то, что и требуется в данной обстановке. И, заканчивая разминаться, Миклашевский остановился и переспросил: