Время возмездия

– Ты бы хоть вывеску свою снегом обтер, а то в темноте за черта принять можно, – сказала Галия.

– Это мы мигом, счас сделаем, – сержант улыбнулся и, засунув руку за пазуху, вынул два небольших краснобоких яблока. – А это персонально для вас!

Галия всплеснула руками, глаза ее радостно заблестели:

– Ой какие!

– Персонально для вас, самой смелой и самой красивой боевой подруги советских танковых войск! Немцы вывезли яблочки из какого-то райского сада, доставили самолетом, а мы, мягко говоря, побили их, выполнили свою высокую миссию, а райские яблоки доставили по адресу.

Мингашева с благодарностью посмотрела на Илью. Тот смутился и опустил глаза. Кульга нахмурился. «Ну, ухажер самозваный, погоди, я тебя взгрею так, что забудешь маму родную», – подумал Григорий и вслух громко произнес:

– Принес и хорошо! Хватит дурачиться.

– Такие яблоки у нас в Каунасе растут, – вставил слово Юстас. – Они могут до весны свежими лежать.

– Где тут мой земляк живет? – в блиндаж с облаком пара ввалился крупный, под стать Кульге, пехотный лейтенант. – Тот самый, который матюкается красиво.

– Заходи, заходи, – Кульга встал навстречу.

– Ого! А у вас и красавица черноглазая! – Рокотов стрельнул острым взглядом на Галию, щелкнул каблуками, представился: – Лейтенант Константин Рокотов! Почти тот самый, о котором в кино «Два бойца» песню поют, помните? Только петь надо «обожают Костю-шахтера», хотя это немножечко не в лад.

– Знакомься, Константин, наша боевая подруга, механик-водитель, невеста моя Галя, – Кульга сразу предупреждал, чтоб в дальнейшем не было пустого ухаживания. – А танк у нас, скажу тебе, подарочный, сделан на заводе ее друзьями-комсомольцами.

– Богато живешь, земляк! – Рокотов снял шинель. – Тепло у вас, как в Ялте.

– Садись к столу.

Галия быстро ставила тарелки с едой. Юстас помогал ей, нарезая кусками колбасу, сало, хлеб. Илья тесаком вскрывал консервы. Отдельно в железной миске Галия выложила варенное крупными кусками мясо. Бульон разлила по кружкам, консервным банкам.

– Что ж ты наделала? – рассерчал Кульга. – Посудины заняла своей юшкой, а горючее из чего пить будем, а?

– На голодный живот пить нельзя, – отрезала Мингашева. – Скушайте сначала чего-нибудь.

– Сразу видно, что есть в доме хозяйка! – весело произнес Рокотов, доставая объемистую флягу и отвинчивая пробку. – Сделаем из горлышка по глотку перед закусом, а там само пойдет! – Протянул Кульге флягу: – На, земляк, начинай!

Выпили, закусили. Хвалили наваристый бульон, башкирское блюдо, ели горячее мясо, удивляясь, как из конины можно приготовить «такую вкуснятину». Выпили за скорую победу, за полный разгром немцев, за родной Донбасс.

– А в Донецке ни одной целой шахты, ни одного завода, сплошные развалины, – Рокотов вздохнул, положил на стол свои крепкие кулаки. – Смотреть больно! Понимаешь, Гриша, сердце кровью обливается. А сколько людей наших перебили, погубили… Мирных, понимаешь? Не брал бы я их в плен, зверюг, ни в коем случае!..

Рокотов рассказал Кульге и о его родном Мариуполе. Косте не удалось там побывать, но слышал от очевидцев. Порт разрушен, завод разбит, красавец «Азовсталь» в руинах.

Григорий мысленно был в родном Мариуполе. Много он видел разрушений и смертей, но почему-то не хотелось верить, что его милый город у ласкового моря разбит и разрушен, в развалинах. Он шумно вздохнул, стукнул кулаком по столу, звякнули тарелки, закачалась посуда со шнапсом.

– Ну-у, гады!.. Ну-у, га-ады!..

– Выпьем, Гриша!

– Нет, Костя, не хочу… Душа стонет… А когда там, внутри, у сердца, открывается рана, ее водкой не зальешь и не вылечишь. Нет!.. Тут другое средство нужно, – Кульга повернулся и положил свою руку на плечо лейтенанту, посмотрел в глаза. – Но их времечко кончилось, и навсегда! Ты прав, Костя, давить их надо… Пощады от нас не будет!..

– И не было, – вставила Галия. – Как в песне: били, бьем и будем бить! – и перевела разговор на другую тему: – Чай закипел. Шнапс убирать?

– Убирай, – согласился Григорий.

– У меня от всей родни всего несколько человек в живых. И жена целая и невредимая, с годовалым пацаном… Валеркой звать, – Рокотов достал из нагрудного кармана фотографию. – Вот бутуз мой, Валерка, посмотри.

– Так с этого и начинать надо бы, – Кульга взял фотографию.

– Счастьем не хвалятся… Время такое, кругом, сам видишь…

– А пацан ничего! – оценил Кульга. – Геройский хлопец!

Фотокарточка пошла по рукам. Галия долго и с нежностью смотрела на ребенка, с завистью посмотрела на Рокотова. «У них есть свой Валерка, – подумала она. – А у нас когда будет? Скорей бы проклятая война кончилась, скорей бы…»

Кульга достал свои фотографии, как он называл, «фотки». Среди них была и та, где он снят с Миклашевским. Рокотов долго ее рассматривал, потом спросил:

– А это кто?

– Игорь Миклашевский, мой закадычный дружок, чемпион Ленинграда и округа. Сильный боксер!

– Я видел его, если не ошибся.

Кульга насторожился. Впервые за всю войну он встречает человека, который видел Игоря. У Григория из головы не выходили слова его жены, Лизаветы, ее слезы, строчки письма, где соседка сообщала подробности, как боксера забирал патруль…

– Когда ты с ним виделся?

– Весной сорок второго, еще до первого ранения. Переходил линию фронта на моем участке, – сказал Рокотов и осекся, мысленно ругнув себя за болтливость, вспомнив строгое наставление чекистов.

– Выходит, Игорь живой! – обрадовался Кульга.

– Сейчас не знаю, а тогда был живым, – сказал Рокотов, потом добавил, не раскрывая деталей, придумывая на ходу: – К партизанам ушел дружок твой… С группой ушел. У меня в блиндаже до ночи отсиживались. Вот я и запомнил его, сам не знаю почему.

– Я сейчас же Лизавете напишу, что вы видели ее Игоря, – живо произнесла Галия. – Обрадовать надо ее, а то она совсем извелась. Понимаете, Константин, ни одного письма, как это случилось…