Время возмездия
Шрифт:
– О! Контрразведка… Он из контрразведки! – восхищенно зашептали мальчишки в солдатской форме.
Фельдфебель наконец разобрался, в чем дело. Вытянулся.
– Только там, – он махнул на ту сторону канала, – должен доложить вам, сейчас очень опасно… Вы сами видите, налет вражеской авиации…
– А на передовой, думаете, не опасно? – спросил, улыбаясь, Старков, поворачивая ключ зажигания.
Шлагбаум медленно поднялся, открывая проезд на мост. Старков, не оглядываясь, на полном ходу повел машину на ту сторону канала. С высокой насыпи он увидел, как пламя охватило здание станции, как горели вагоны. Сбавляя скорость, к пригородной станции приближался пассажирский экспресс. Разбомбив эшелоны, американские бомбардировщики – Старков по внешнему виду определил
Старков, свернув с шоссе, спешил миновать опасное место. Берлин был почти рядом. Над городом густой пеленой висела серая мгла, закрывая солнце. Замелькали светофоры. Увеличился поток машин. То там, то здесь виднелись следы бомбежек. У перекрестка вынужденная остановка: дорогу преградил опрокинувшийся трамвай. Два тяжелых грузовика и трактор, подцепив трамвай тросами, стягивали его с проезжей части. Находясь в Париже, Старков даже и не представлял, что жизнь в столице Третьего рейха все больше становилась похожей на кошмарный сон. Огромный город чуть ли не каждую ночь вздрагивал от ударов авиации Советской Армии и союзников. Разбитые витрины и окна темными провалами пустых глазниц уныло смотрели на улицы, еще совсем недавно щеголявшие знаменитой немецкой чистотой. Команды истощенных военнопленных и угнанных на работу мирных людей, с нашивками «Ост» на груди, лениво разбирали завалы, очищали проходы. И все же разрушений было не так много, как хотелось бы. Город, как старая кокотка, старался скрыть свои изъяны. Ближе к центру разбитые дома прикрывались фанерными щитами с изречениями Гитлера, призывавшими бороться до полной победы. Когда Старков поворачивал к набережной, ему бросился в глаза старый плакат, прикрепленный к фасаду разрушенного дома: «Мы приветствуем первого строителя Германии – Адольфа Гитлера». Это в свое время потрудились сотрудники ведомства пропаганды. Старков невольно улыбнулся. Еще год-полтора такой «деятельности», и этот «строитель» превратит Берлин в груду развалин…
Около моста у станции метро Старков притормозил машину. Неподалеку от входа в метро стоял старый газетный киоск. Выйдя из машины, к нему и направился Старков. На стенках киоска висели различные рекламы и объявления, обложки журналов с полуобнаженными девицами и солдатами, большой плакат, на котором изображен человек в темных очках и шляпе, с поднятым воротником пальто, поднесший палец ко рту. «Тс-с! – предупреждала надпись. – Молчи! Тебя может подслушать вражеский шпион!» Внешне киоск не изменился, ничего подозрительного. Но, присмотревшись, Старков сразу же обратил внимание на одну деталь и замедлил шаги: обложки журналов, рекламы и объявления, разноформатные сами по себе, не составляли единую условную прямую линию. Нарушена была и композиция расположения материалов. Сразу два предупредительных условных знака. Они еще издали как бы кричали: не подходи, опасность!
И в киоске не было ни знакомой фигуры тощего и добродушного Ганса, с черной повязкой на глазу, ни его жены Эрики, женщины грузной, приветливой, которая иногда подменяла мужа. Они появились в Берлине задолго до начала войны. Старков не знал их настоящих имен, знал только, что они люто ненавидят фашизм и что у них есть единственный сын, который находится в концлагере… Два года назад Старков часто бывал в Берлине, приходил сюда и, покупая газеты, передавал бумажную марку, сложенную вчетверо. Ганс приветливо кивал головой, брал марку. В деньги Старков заранее заворачивал коротенькую папиросную бумажку со столбцами цифр. У Ганса имелась связь с радистом. А может быть, на ключе работал кто-то из них, Ганс или его Эрика. Такими деталями Андрей не интересовался. Это не его дело. Здесь чем меньше знаешь, тем лучше. Главное, что радиосвязь была надежной и четкой. Они были прикомандированы к берлинской группе. И теперь их нет. В киоске сидит подсадная утка – молоденькая смазливая немка, которая по годам могла бы сойти и за дочку Ганса и Эрики. Мимо
киоска снуют люди, редкие прохожие останавливаются, чтобы купить газету или журнал. Подсадная утка томится от безделья, незаметно зевает, нехотя прикрывая рот рукой. Она старается добросовестно выполнить поручение своих хозяев, играть роль киоскерши…Старков, не останавливаясь, прошел мимо киоска.
В бывшем немецком блиндаже стояла духота. Юстас, присев на корточки, щедро подкладывал дрова, и чугунная печка дышала жаром. В ведерной немецкой алюминиевой кастрюле, распространяя приятный духовитый мясной аромат, булькало варево. Галия готовила из доброго куска конины какое-то замысловатое башкирское блюдо, название которого Юстас никак не мог запомнить. Положив в огонь смолистые полешки, он виновато посмотрел на Мингашеву:
– Опять забыл…
– Кабырга… – повторила Галия, продолжая ловко чистить картошку острой финкой. – Кабырга называется. Совсем не трудно запомнить.
– Кабырга, кабырга, – Юстас привстал, вытянув шею.
– Если бы муки достать и хоть пару яичек, я бы настоящий бешбармак сготовила, – задумчиво произнесла Галия, опуская в ведро с водой очищенную картофелину. – Ты ел когда-нибудь бешбармак?
– А что это такое? – в свою очередь поинтересовался Юстас.
– Очень вкусное, скажу тебе, такое блюдо. Наше национальное, башкирское. Ну как тебе объяснить? Немного похоже на русскую лапшу, только совсем по-другому. Бульон подают в чашках отдельно, а вареное тесто и мясо, посыпанное луком, перцем, приправами, – на большом подносе.
В блиндаж, пахнув облаком холода, вошел Кульга. Стянул с головы меховой шлем, потянул носом.
– Вкусненько!
– Скоро будет готово, Гриша, – сказала Мингашева, моя в ведре очищенную картошку. – Только красного перцу нету и сметаны…
– Ну, ты хочешь, как в ресторане… Сойдет и так! – Кульга скинул замасленный полушубок, расстегнул ворот гимнастерки. – Жарко натопили, хоть баню устраивай, – и перешел на деловой тон: – Горючим заправились, полные баки под завязку. И боекомплекты уложили. А где Илюха?
– Так он вместе с тобой ушел, – ответила Галия, пробуя ложкой варево. – Юра, подай банку с солью.
– Шляется черт знает где и без разрешения, всыплю я ему, – беззлобно произнес Григорий и добавил: – К обеду гость придет. Земляк мой, как после боя выяснилось…
– Этот отчаянный лейтенант из пехоты? – уточнила Мингашева.
– Он самый. Костя Рокотов. Поговорить надо. Он, оказывается, из госпиталя домой, в Донбасс, наведывался.
– А ты его вчера отругал, – прыснула Мингашева. – Ласково приветствовал, одним словом, земляка своего.
– Так то же в бою!.. Он же на рожон лез, прямо куда не надо и без оглядки, – сказал Кульга. – Злости у него много накопилось, когда дома побывал да увидал, что осталось… Вот и безрассудничает отчаянно.
Пехотинцы Рокотова с позавчерашнего дня воюют вместе с танкистами. А с десантом на броне действовать легче и увереннее. Сделав стремительный бросок в тыл врага, танкисты с десантниками вчера на рассвете ворвались в это небольшое село и с ходу выбили гитлеровцев, которые не ожидали удара с тыла. А потом, через пару часов, фашисты пять раз атаковали, лезли напролом, пытаясь вернуть утерянные хорошо укрепленные позиции. Бой шел весь день с переменным успехом, лишь к ночи, когда подошла подмога, гитлеровцев отбросили окончательно. Поле перед деревушкой усеяли десятки трупов, чадили в небо два транспортера, и грудой металлолома застыли три подбитых танка…
В блиндаж, пахнув холодом, шумно спустился Илья Щетилин, неся в охапке небольшой немецкий брезентовый мешок:
– Принимай, братцы, трофеи к нашему котлу!
– А ну-ка объясни сначала, где был? – нахмурился Кульга.
– Так я у друзей-десантников. Царица полей, пехота наша, разнюхала в штабном блиндаже склад какой-то небольшой. Поделились по-братски, – Илья, чумазый, перепачканный пороховой копотью и сажей, озорно блестел белками глаз и крепкими зубами, выкладывал на стол колбасу, куски сала, немецкие консервы, галеты в пачках, две бутылки шнапса.