Всадники

Уроз смотрел прямо перед собой, ничего не слыша, ничего не видя. Он чувствовал себя зачумленным и проклятым. Не потому, что все проиграл. А потому, что у него ничего не осталось, чтобы иметь возможность проиграть еще раз.

Мокки воскликнул:

– Чего тебе еще надо, святой человек? Ты со своим вороном отнял у моего хозяина все! Все! Все!

Слова эти прозвучали громко. Их услышали. Амджяд Хан повернулся к Мокки. На круглом, детском лице саиса, как в открытой книге, читались отчаяние и горе.

– Всадник степей, – обратился Амджяд Хан к Урозу, – поверь, я буду рад и сочту за честь одолжить тебе столько, сколько захочешь. Никакой моей заслуги в этом нет. Можно уверенно давать в долг человеку, у которого есть такой конь, как у тебя.

Уроз в том состоянии, в каком он пребывал, сначала даже не понял, о чем идет речь. Он только почувствовал в голосе щедрость и доброту и наклонился к Амджяд Хану. Чья-то огромная рука схватила его за локоть, и он услышал взволнованный шепот.

– Уроз! Уроз! Молю Пророком, Аллахом всемогущим, не играй! Не играй, о, не играй на Джехола.

Угадал ли Мокки замысел хозяина, о котором тот даже сам еще ничего не знал? Уроз оттолкнул руку Мокки и, глядя ему в глаза, возразил:

– А почему бы и нет?

Мокки перешагнул через Амджяд Хана, встал на колени перед Урозом.

– Ты не должен, не можешь, не сделаешь этого, – стал просить он.

Умоляющая поза Мокки перед возлежащим Урозом, – иначе и быть не могло, – но голос его вовсе не умолял. На его постаревшем и огрубевшем лице чопендоз легко читал побудившие саиса вмешаться чувства. «Джехол не только твой, – говорили глаза Мокки. – Он принадлежит прежде всего Турсуну, сделавшему его таким, какой он есть… и мне тоже, потому что я выходил его и люблю больше, чем самого себя… наконец, он принадлежит нашему краю, нашим степям. И ты посмеешь выбросить его, как кусок мяса, на рынок азартных игр, чтобы увидеть, как его кто-то куда-то уведет!»

Волчий оскал исказил лицо Уроза как никогда прежде. Ибо никогда еще он не ощущал так сильно, так остро, так всеобъемлюще радость и муку от собственной гордыни, от собственной жестокости по отношению к людям, к судьбе и к самому себе. Одним поступком он сейчас объединял в их высшем проявлении риск и святотатство. Он бросал вызов и всему, что было святого в прошлом, и всему, на что он мог надеяться в будущем. И, наконец, он нашел надежный способ, чтобы раз и навсегда разрушить лояльность и верность Мокки.

Уроз крикнул главе района:

– Пусть ваша милость даст мне несколько минут. Я предлагаю в качестве залога в этом бою моего коня, Джехола.

Слова эти произвели самое сильное впечатление. Все, кто видел приезд Уроза, восхищались его жеребцом.

– Но где ты найдешь участников пари? – удивился глава района. Ты же видишь, все желающие заключить пари оказались на одной стороне.

– Да, но я-то на другой стороне, – озадачил его Уроз. Я выбираю, чтобы защищать мою ставку, барана Хайдала, чужеземца.

Шепот, прошедший по толпе, походил на вздох сострадания и тревоги. Люди сетовали.

– Какая жалость!

– Такой благородный конь!..

– Пропадет ни за что…

– Даром достанется…

– Хозяин спятил из-за своей раны.

Мокки, не вставая с колен, закрыл лицо руками.

– Раз такова твоя воля, всадник, то для того, чтобы все могли оценить ставку, – сказал глава района, – прикажи, чтобы привели коня.

Рукояткой своей плетки Уроз коснулся плеча Мокки и распорядился:

– Ты слышал, саис?

Тяжелыми, неловкими шагами, словно стреноженный цепью, Мокки пошел к тополю, к которому привязал Джехола. О, как горестно было ему слышать радостное ржание, с каким его встретил конь, чувствовать теплоту языка, лизнувшего его ладони. Видеть мягкий свет больших влажных глаз, искавших встречи с его глазами.

Он отвязывал повод, когда услышал за спиной самый дорогой для него голос, сказавший шепотом:

– Саис, большой саис…

Обернувшись, Мокки увидел бесформенное существо, завернутое в какой-то темный саван, с лицом, закрытым черной маской.

– Зирех… ты… как? – пробормотал Мокки.

Задыхаясь, она нетерпеливо показала на вершину холма и ответила:

– Я была там… с другими женщинами… Им позволено смотреть… вдали от мужчин и только в чадре… Я выпросила одну для себя…

Она с остервенением дернула за маску, как бы желая сбросить ее с себя.

– Этот мешок и эта тряпка, я в них задыхаюсь. Дочери кочевников, хоть больших, хоть малых, никогда их не носят.

– Я узнал бы тебя по блеску глаз из тысячи. Это мои звезды, – признался Мокки.

Зирех тряхнула капюшоном, торчащим у нее на голове, и крикнула:

– Могут ли мои глаза помешать пропасть навсегда нашей лошади?

– Ты уже знаешь? – прошептал Мокки.

– Ребятишки бегают все время туда-сюда и приносят нам новости. В эту новость я просто не могла поверить. Но увидела тебя… Значит, правда?

– Правда, – ответил Мокки так тихо, что Зирех догадалась о том, что он произнес, только по движению его губ.

Она вцепилась в руку саиса, притянула его к себе, встала на цыпочки. Ее пылающий взгляд сквозь прорезы в ткани встретился со взглядом Мокки.

– И ты дашь его украсть? – гнула свое кочевница. – Ничего не сделаешь, чтобы спасти этого коня, единственный наш шанс?

– Я убью Уроза, – пришел к выводу Мокки.

– Когда хозяином коня станет уже кто-то другой! – воскликнула Зирех. – Нельзя терять ни секунды. Прыгай в седло… А я сяду на круп. И мы помчимся вдвоем как ветер…

Смелый и страстный голос, ослепительный блеск ее глаз не позволяли Мокки думать, прикидывать возможности… Он рывком отвязал уздечку, вставил ногу в стремя. Но тут Зирех уцепилась за полу его чапана.

– Стой, – приказала она. – Даже и этого уже нельзя сделать. Наверное, там догадались, увидели, что тебя долго нет.

К ним направлялся вооруженный полицейский. Зирех скрылась за тополями. А Мокки повел коня в сторону арены.

* * *

Джехол стоял в загоне на фоне камышей, цветущих кустарников и деревьев, обрамляющих берег реки. Время от времени он бил копытом от нетерпения. И тогда его мощь и красота – надо сказать, что конюхи постоялого двора постарались навести глянец на его шерсть, – заставляли пробегать по рядам ропот уважения и восхищения. А Мокки, стоя возле Джехола, сгорал от стыда и горя. Он привел на торги этого коня, свою гордость, свое сокровище, свою душу!