Всадники

И Мокки взволнованно воскликнул:

– Клянусь Пророком, ни одна женщина не является более достойной, чем ты, чтобы носить все эти украшения.

И Зирех так же искренне ответила:

– Это ведь в твою честь я буду украшать себя. Твоей чести ради, мой саис!

Она трижды повторила эти слова. Лицо ее стало таким, как у человека, видящего сон наяву, а голос пел, как у сказительницы.

– И твоей чести ради, – продолжала она, – у тебя у самого будут саисы и бачи, пастухи и вожаки верблюдов, великолепные кони, тучные, тяжелые от шерсти стада и гигантские верблюды из Бактрии…

И так же твоей чести ради ты дашь мне наконец тоже служанок, прях, прачек и вышивальщиц… И они все составят целое племя. А ты будешь их властелином… Мы поедем на великую летнюю ярмарку в Хазареджате, ты – на самом высоком верблюде… Но тут Мокки воскликнул:

– Я хочу ехать только на Джехоле.

– Его шерсть выкрасят хной, – продолжала Зирех. – Он будет великолепен… А мне, мне ты дашь ружье… И я рядом с тобой поведу караван…

Тут серый мул фыркнул. Мокки успокоил его, и дружеская ласка его была неподдельной. Ведь мул – скотина бедняков…

Глаза Зирех под полуприкрытыми веками лишились мечтательной вуали. На Мокки был устремлен острый взор.

– Саис, большой саис, – произнесла она так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать, – вот для чего, говорю я тебе это от всего сердца, нужны нам эти афгани. Так говорит мне мое сердце. А ты – голова, ты – хозяин.

В голове у Мокки сталкивались, менялись местами, заслоняли друг друга образы, мысли, желания, сомнения и ответы на вопросы. Ему виделись мертвый Уроз и пачки ассигнаций в его поясе. Взять их? Отвратительное преступление… Оставить? Для кого? Кому? Ветру, снегу, чтобы они сгнили и истлели? Чтобы птицы разнесли? Чтобы поживились мародеры? Или же… передать деньги единственному человеку, имеющему на них право?.. Турсуну… Турсуну… отцу покойного… покойника, убитого… убитого им, Мокки. Нанести такой удар Турсуну, великому Турсуну, его господину, его кормильцу… А эта женщина, которая стоит перед ним, такая маленькая, такая слабая, беднее самых бедных, с того самого первого крика, как она появилась на свет, женщина, которой во всем было отказано, всю ее жизнь… женщина, чьи самые смелые желания он мог сейчас удовлетворить.

Зирех потерлась волосами о ладонь саиса и прошептала:

– Сделаем, как ты решишь.

Мокки оперся о мула. Голова его шла кругом.

– У нас будет караван, – вымолвил он, наконец, глухим голосом.

Больше они не разговаривали и принялись готовить тюки. Зирех напевала печальную дорожную песню. Она умолкла только на короткое мгновение, чтобы спросить:

– Теперь ты счастлив, большой саис?

– Счастлив, – ответил Мокки.

Он лгал. Хотя решение его и казалось ему неизбежным, оно заставляло его ненавидеть себя. Зирех ли была в том виноватой? Или он сам? Или кто-то еще, кого он не мог назвать?

* * *

Бача, принесший чай, увидел, что всадник, выигравший пари благодаря однорогому барану и тем прославившийся в округе, лежит, словно мертвый, с незабинтованной раной. Бача подбежал к нему и плеснул немного горячего чая в полуоткрытый рот лежащего.

– Еще, – выговорил Уроз, не открывая рта.

Не шевелясь, он лежал и глотал чай, и так опорожнил весь чайник. Бача пообещал:

– Господин, клянусь Пророком, я бегом помчусь и приведу Человека, который Лечит.

Все было круглым у этого лекаря: лицо, живот, глаза, толстые очки и даже его ладони, сложенные ковшиком. И только большой нос его был крючком. Он принюхался с порога к тлетворному запаху, стоявшему в комнате, бросил взгляд задумчивой совы на рану Уроза и приказал баче.

– Принеси кипятку, чистые повязки и ровные гладкие дощечки. Неси, дитя мое любезное.

Голос круглого человечка был удивительно веселым, дружелюбным и звучал как песня.

– Будь благословен, ученый здешних долин, – слабым голосом приветствовал его Уроз. – Что ты можешь сделать для меня?

– Я расспрошу твою рану, сынок, и она сама даст мне совет, а я поступлю, как она скажет, – отвечал лекарь.

И он склонил над раной Уроза свою круглую голову, покрытую круглой бархатной, шитой золотом тюбетейкой, и поднес сложенные ковшиком ладони к сломанной ноге в месте перелома. При этом он ни пальцем, ни ладонью к больному не прикоснулся. Казалось, он действительно спрашивает о чем-то сломанную костью и гниющую плоть. Прежде чем убрать руки, он нараспев проговорил:

– Ах, сынок, сынок, зачем такая небрежность по отношению к своему телу, так верно тебе служившему? Теперь ему нужен долгий, очень долгий покой и тщательный, тщательный уход.

– Я должен сегодня же отправиться в путь.

Совиный взгляд, дружелюбный и мудрый, уставился сквозь толстые стекла очков на бескровное лицо Уроза.

– Я вижу, ты такой же игрок, когда речь идет о ноге, как и в бараньих боях, – сказал врачеватель. – Будь осторожен. На этот раз ставка больше, чем все золото мира.

– И даже больше того, – согласился Уроз.

– Что ж, тогда не будем об этом и говорить, – весело кивнул круглый человечек.

Бача принес все, что велел врач. Тот бросил в кипяток травы, принесенные им, промыл рану, перевязал ее смазанными мазью повязками и закрепил шины. Руки его были такими легкими, что, казалось, будто он лишь трогает, когда он нажимал, и лишь касается, – когда трогал.

– Ну вот, теперь до завтра, сынок, ты можешь полежать спокойно, если только не сдвинешь шины, – заверил он его. – Но потом готовься к худшему.

– Спасибо за лечение, ученый и умелый человек, – ответил Уроз, – а еще больше, за то, что сказал правду.

Он показал на пачки денег, лежавшие в изголовье, и продолжал:

– Будь добр, возьми сам плату, которая никогда не будет вполне соответствовать тому добру, которое ты делаешь.

Лекарь взял одну-единственную ассигнацию, положил ее в складки чалмы и осведомился:

– Ну, а разложенные на виду деньги, это что, тоже пари? На человеческую природу?

– Можно и так понять, – согласился Уроз.

Круглые совиные глаза долго всматривались в него. Уроз спросил:

– Что ищешь ты на моем лице?

– Видишь ли, сынок, у меня есть два набора трав. В одном из них, предназначенном для больных, находятся луговые травы, лесные травы, болотные и горные травы. В другом же – для меня одного и никого больше – только коренья, собранные на ложах страданий. Ты – редкое растение, сынок, причем опасное…

Так высказался лекарь и неслышно ушел.

Когда Мокки пришел с базара, он увидел, что Уроз сидит очень прямо, прислонившись спиной к стене. Саис взглянул на пустое место у подушки.

– Не беспокойся, деньги в надежном месте, – понял его мысли Уроз.

Он распахнул верх чапана и рубашку. По обе стороны от амулета свисал небольшой, но туго набитый и тщательно затянутый мешочек.

– Завещание и состояние, – пояснил Уроз.

Он вновь запахнул чапан, затянул пояс. Мокки видел там кинжал.