Все дороги ведут в Рим

– Тебе и прабабушке Фабии? – спросил Постум. Он и бровью не повел, услышав просьбу Сервилии.

– Нет, только мне.

Постум не сомневался, что ответ будет именно таким.

X

Кумия привели из камеры в маленькую комнатку для свиданий. Лицо его напоминало кусок рыхлого теста. Губы дрожали. Заключенного обрядили в черную тюремную тунику, всю в мокрых пятнах. От Кумия пахло – потом, мочой и страхом. Постум отчетливо уловил едкие миазмы страха и едва сдержался, чтобы не поморщиться. Он терпеть не мог этот запах, знакомый с детства. Потом, когда Август немного подрос, он научился постепенно забивать страх разъедающей кислотой ненависти. Но это потом. А сейчас запах страха напомнил ему давнее и невыносимое чувство бессилия.

Кумий присел на скамью. За решеткой его белое круглое лицо казалось особенно беспомощным. Лампа висела над головой Августа, и серая расплывчатая тень от решетки падала Кумию на лицо. Так что поэт был зарешечен дважды – сталью и тенью от стали. Почему-то эта вторая решетка раздражала куда больше первой.

– Ты как? – спросил Постум. – Знаешь о завтрашнем?

Разумеется, Кумий знал. Суд был еще утром, его осудили за несколько минут. Защитник отказался от защиты. Бенит – мастер устраивать комедии. Мог бы призы получать. Как Нерон, увешал бы стены спальни венками.

– Здесь кормят прилично. Вечером настоящий пир обещают. А мне кусок в рот не лезет. Я-то и меча никогда в руках не держал. Все думал, успею научиться драться. И вот, не успел. Да и смешно в сорок учиться на гладиатора.

– Остальные умеют?

– Откуда мне знать?! – Кумий затрясся. – Постум, мальчик мой, сделай что-нибудь. Ну, хоть что-нибудь. Спаси меня. Я – старый пердун. Я – трус. В душе моей нет «тройной меди». Даже одинарной нет. Не хочу умирать. Август, спаси меня, ты же можешь!

Он закрыл лицо руками и заплакал. Постум смотрел, как мутные слезинки стекают по дряблым щекам Кумия. Смотрел и не мог отвести взгляда. Будто видел что-то постыдное, запретное, элемент самой тайной мистерии, в обряд которой он еще не был посвящен.

Император кашлянул: у него самого в горле застрял комок.

– Вечером жди на пир. И пусть эти парни тоже придут. Как их, Корв и Муций, да?

– Пир? – переспросил Кумий и вскочил. – Ты сказал – пир? И все? Это все, что ты сделаешь для меня? Устроишь мне прощальную пирушку?! – Кумий не верил собственным ушам. Неужели Постум его так и бросит? Кумий похолодел, у него подкосились ноги, и он шлепнулся на скамью мешком. А ведь он надеялся…

– Не хочешь попировать напоследок? – пожал плечами Постум. – Или предпочитаешь умереть натощак?

– Не знаю, – прошептал Кумий. – Хочу, чтобы Бенит сдох. Вот чего я хочу. А более – ничего.

– Бенит держит Империю! – сказал Постум и покосился на охранника в углу.

– Пускай держит. Только я его ненавижу. И порой – Империю вместе с ним.

Постум протиснул руку сквозь решетку и сжал локоть друга.

– Ладно, не трусь. Я приду посмотреть, как ты умираешь. Это должно тебя утешить.

Постум поднялся и направился к выходу.

– Постум! – позвал Кумий жалобно.

Но юный император не обернулся. Вигил, охранявший вход, долго копался с замком, странно поглядывая на Августа. А вдруг его намеренно не выпускают? Запрут тут вместе с Кумием, а завтра – на арену. Нет, глупо. Чего он боится? Бенит обещал отдать ему Империю. Решетка наконец отворилась. Постум заставил себя нарочито медленно идти по коридору. Ему вдруг почудилось, что в эту минуту все за ним наблюдают. Весь Рим. И среди наблюдающих – Бенит.

XI

Стены казались зелеными. Только старинная кладка имеет такой оттенок – камень напоминает бронзу, покрытую благородной патиной времени. Кроносу все равно – бронза или камень. По прошествии долгих лет все становится бронзой – все, что таит в себе зерно бессмертия.

В небольшом помещении стояли три металлических ложа, застланные белыми пушистыми покрывалами. Белые и пурпурные бархатные подушки принесли из Палатинского дворца. Пурпур эти стены видели впервые. Дивились. На круглый столик, одним своим видом суливший яства, тюремщики поставили только кувшин вина да положили краюху тюремного хлеба. Видимо, они сочли это остроумной шуткой. Трое обреченных смотрели на «яства» и молчали. Говорить никому не хотелось. Даже Кумию. Поэт украдкой разглядывал своих будущих «соавторов» по последнему бою. Один – совсем мальчишка, лет восемнадцати, а может, и того меньше – еще на губах светлый пушок, а в глазах веселье и страх. Он почти непрерывно истерически хохотал. Его брат, старше весельчака на три года, был жилист, крепко сложен и с первого взгляда видно, что тренирован. Этот наверняка умеет драться. Кумия убьют первым. Ну а мальчишку вторым. Странно судьба распорядилась. Он дал себе зарок – не писать. Клялся всеми богами, и Юпитером, и Геркулесом. И Минервой. И вдруг месяц назад накатило. Он и сам не помнил, как стило очутилось в пальцах, как появились на бумаге первые строчки. Сочинялось легко, как никогда. Он хохотал, как ребенок. Утром размножил – благо множительный аппарат на Палатине был. Прежний страх давно улетучился, и бензиново-касторовой напиток макриновых мучителей не вспомнился. Может, близость к императору вскружила голову, подумал, не посмеют тронуть поэта, коли сам Август приглашает его к себе. Оказывается, посмели. Да так посмели, что император и рта не успел открыть, а Кумия уже присудили к арене.

Дверь в тюремный триклиний распахнулась, и вошел Постум, за ним Гепом и Крот. Все трое несли пакеты с едой. Сразу, перебивая затхлый смрад узилища, запахло жареным мясом. То ли почуяв запах, то ли при виде Августа, осужденные поднялись.

– Лежите, ребята, не надо суетиться! – приказал Постум. – Сегодня будет весело. А что будет завтра – неважно. Меня тоже скоро убьют. Так что я понимаю ваше печальное настроение. Ах, Кумий, Кумий, говорил же я тебе – сочиняй печальные элегии, это куда безопаснее.

Кумий пришел в себя после дневного разговора. То ли робкая надежда вновь трепыхалась в его сердце, то ли он покорился судьбе и решил повеселиться напоследок: умереть назначено было завтра.

– Постум, голубчик, повторяю вслед за Ювеналом: «Не могу не писать сатир».

– Ладно, пиши, что хочешь, – милостиво согласился Постум. – Все равно тебе осталась одна ночь.

Кумий потянул носом – всхлипнул.

– Кстати, а кто четвертый в вашей компании?

Будущие «соавторы» переглянулись.

– Нас тут трое.

– Я не о том. Кто четвертым выйдет завтра на арену? Вас должно быть четверо – так мне сказали.

– А, знаю! – весело воскликнул мальчишка. – Какой-то сумасшедший. Его держат в отдельной камере. У него волосы оранжевого цвета. И все лицо покрыто лиловыми пятнами. Лишай, наверное. Он весь день горланил похабные песни. Ты слышал, что он пел, Корв?

Тот, что постарше, кивнул. Старался держаться с достоинством, чтобы показать всем, а особенно младшему брату: ему не страшно.

– Позови его, – сказал Постум охраннику. – Это и для него последний пир. Пускай веселится. Таков обычай.

– Нам не хватает психа за столом? – удивился Кумий.

– Обожаю сумасшедших. У них есть, чему поучиться. Говорят, мой отец тоже сумасшедший.

– Нет, Элий только притворялся, а на самом деле он всегда был себе на уме. – Кумий вздохнул. – Я тоже пытался изображать чокнутого, но не получалось.

Заключенного привели. Волосы у него в самом деле были оранжевые. Как и туника. Брюки – синие. Сандалии с разноцветными ремешками. Одежда бродячих артистов. Как артист он был развязен. Как сумасшедший – изрекал истины.