Все дороги ведут в Рим

– Философ, душка, возляг рядом с Маргаритой и Хлоей. – Философ заметил, что между девушками оставлено для него на ложе свободное место. – А то Марго опасается, что Хло будет приставать к ней, – с усмешкой проговорил Постум. – Но ты у нас вне подозрений. В старости легко быть воздержанным. Когда я доживу до твоих лет, Философ… Но, к сожалению, я не доживу. Бенит прикончит меня через месяц-другой. Может, мне жениться? Нет, не стоит, он удавит моего сына, если тот появится на свет. М-да, как ни поверни, всюду проигрыш. Может, ты подскажешь, как мне выиграть, Философ?

– Подскажу, – отвечал тот после недолгой паузы.

– Ну и как?

– Переживи Бенита.

– Пережить? Как это? Чтобы он откинул копыта прежде меня? Ну и задачка. Правда, у него язва, и венерическими заболеваниями он мучился. Но он вполне протянет еще лет двадцать.

– Переживи, – повторил Философ. – Одолей его жизнь своею.

Постум не ответил. И никто не ответил. Тишина, воцарившаяся в триклинии, сделалась тягостной, густой как сироп.

– Пережить… – повторил вновь император задумчиво. – Помнится, я пытался когда-то это сделать. Мальчишкой хотел спасти Курция. Отменить закон об оскорблении Величия. И проиграл. Я так испугался и так расстроился, что описался прямо в курии. Помню, тога сделалась сначала нестерпимо горячей, а потом ледяной. Так и до сих пор – все лед и холод, а на самом деле всего лишь моча. Потом, помню, мы бежали куда-то. Я и какой-то гвардеец. Потом кого-то убили. Или это было до? Кажется, убили мою няньку. А вот Бенит точно пережил и ее, и меня, будто переехал колесами своего бронированного авто. Потом тоже занятно. Я скакал под дождем на бешеном жеребце и едва не разбил себе голову – это было в Паннонии. Один человек спас меня и пообещал рассказать и научить как сделать то, о чем говоришь ты сейчас, Философ. Но меня увезли в Рим, а он не посмел последовать за мной. Он бросил меня и не научил. Сказал, что он заключил договор, по условиям которого не имеет права вернуться в Рим. Так что я не могу пережить Бенита, но могу поиздеваться над ним, умирая.

– Не надо так печально, – попросила Туллия. – А то я заплачу. Мы все умрем за тебя, Август. Все до единого. Ты знаешь.

– Умрем, – подтвердила Хлоя. – Ты купил наши жизни по много раз.

Крот молча кивнул, подтверждая договор.

– А ты готов умереть за меня, Философ? – насмешливо спросил Постум.

– Да, – не задумываясь, отвечал Философ.

Маргарита в изумлении глянула на своего соседа.

– А я не собираюсь за него умирать! Потому что ты, Август, жалкий комедиант.

Все захохотали. Торжественная и трагическая ткань разговора мгновенно распалась – смех убил ее.

– А я и не надеялся на такую честь! – засмеялся Август в ответ.

– Я говорю серьезно! – Маргарита и сама понимала, что выбрала ненужный тон. Но какой тон должен быть в такой компании? Она вообще не бывала на молодежных пирушках, сидела дома с книгами и пожилыми родителями. И вот теперь постоянно кого-то задевала и говорила невпопад. И замечала это, и злилась на себя и на других.

– Не надо спорить о козлиной шерсти [14] , – фыркнула Хлоя.

14

То есть о пустяках.

– Маргарита, ты в самом деле так глупа или только притворяешься? – спросила Туллия.

Девушка обиделась и вскочила.

– Ляг, – приказал Постум. – Я не разрешал тебе уходить.

Девушка поколебалась, но нехотя подчинилась.

– Как я погляжу, Философ умнее тебя. Он, по-моему, начал кое-что понимать. Хотя до него очень долго доходит. Добродетель мешает ему думать. Так, Философ?

Философ пригубил вино. Помолчал.

– Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, Август. Но боюсь в это поверить.

– Боишься, – повторил задумчиво Август. – Но ты бы хотел в это поверить, не так ли?

– Да, больше всего на свете.

– Представь, Философ, невозможное иногда сбывается.

Тем временем между ложами просунулась огромная серо-зеленая голова. Она поднялась повыше, с наглой ухмылкой оглядела присутствующих и облизнулась.

– Меня, как всегда, забыли позвать, – пробурчал Гет и заглотил разом жареного цыпленка – Хлоя как раз принесла с кухни поднос с горячим. – С утра не евши – и никакой благодарности.

– Тебя нельзя звать к началу обеда, – отвечал Постум. – Иначе все остальные уйдут из-за стола голодными.

– Так закажи побольше жратвы. Нельзя экономить на друзьях, император.

Гет ухватил хвостом серебряную чашу и осушил залпом.

– Фалерн… м-м-м… Обожаю. Когда ты умрешь, Август, я буду вспоминать со слезами на глазах эти пирушки.

– Ты собираешься меня пережить, старая скотина?

– Конечно, ведь гении бессмертны. А ты хоть и император, но не гений.

– Я на четверть гений.

– Этого слишком мало для бессмертия. Так, несколько строчек в учебнике истории могут остаться. Но не больше.

Гений потянулся за ветчиной. Но Крот успел выхватить прямо из-под носа змея кусок и целиком запихал в рот.

– Так нечестно! – обиделся Гет. – Он пользуется тем, что у него есть руки! А у меня один-единственный хвост. Хлоя, милочка, передай мне вон тот окорок, запеченный в тесте с лавровым листом и фигами по рецепту Апиция. Бедняга Апиций, он покончил с собой, когда не смог пировать так роскошно, как прежде.

Философ давно заметил, что на пирушке нет слуг. Если надо было подать новое блюдо или наполнить чаши вином, кто-нибудь из девушек вставал, брал из соседей комнаты принесенные яства и обносил гостей. Иногда Крот или Гепом им помогали.

– И венок! – крикнул вдогонку Гет. – Непременно из фиалок. Он мне больше всего к лицу.

И Хлоя надела на него венок.

Маргарита полагала, что станет свидетельницей одной из тех безобразных оргий, о которых болтал Рим. Вместо этого она очутилась на вполне пристойной молодежной пирушке, где пили не так уж и много, причем вино было разбавлено, а пределом непристойности были мимолетные поцелуи в губы. Запах дорогих вин смешивался с запахом цветов и ароматом горящего масла и благовоний. В сиреневом теплом воздухе триклиния время остановилось, хотя старинный хронометр на стене продолжал прилежно отсчитывать минуты. Как ни странно, но Маргариту это злило. Ей хотелось разразиться обличительной речью. Тем более что рядом был Философ, и она чувствовала себя под его защитой. Но повода не было. Порой император бросал на свою пленницу-гостью насмешливые взгляды, как будто ожидал от нее этой неуместной речи. Маргарита понимала, что ее обвинения прозвучат нелепо в обстановке совершенно неподходящей. Но ей нестерпимо хотелось высказаться.

– Какой тебе венок, Маргарита? Фиалки? Розы? – спросил Постум.

– Попроси у него нитку жемчуга… – шепнула Хлоя. – Он оценит игру слов.

– Эти черные розы, верно, символ… – произнесла Маргарита, страшно волнуясь. – Символ того, как ты запятнал себя, Август.

Постум наигранно поднял брови:

– Чем же я запятнал себя? Или она полагает, что пятно спермы на тунике нельзя отмыть?

– Темен твой союз с Бенитом.

– Что она понимает под союзом с Бенитом? – поинтересовался Гепом.

– Не знаю. Бенит спит только с женщинами. Меня он никогда не домогался. Так что никакого союза не было.

Маргарита чувствовала, что должна замолчать, но не могла остановиться.

– Ты утверждаешь законы.

– Только после того, как их примет сенат. Воля сената для меня священна. Если сенат против, я ничего не подписываю. Так что претензии не ко мне. Предложи сенату всем составом подать в отставку. Возможно, они прислушаются к твоему мнению, устыдятся, прослезятся и попросят у римского народа прощение.