Все дороги ведут в Рим

– Нет. Только то, что было после. Помню, меня держали в какой-то комнате взаперти. Старуха приносила поесть, потом учила меня читать, и давала какие-то книжки. А когда я неправильно отвечала, отнимала печенье. Помню… я сидела одна и мечтала, что вырасту и стану полководцем. Да, полководцем, и буду скакать на коне и вести легионы в атаку. Император наградит меня венком. У меня будет много друзей. Смешно. А потом меня удочерили.

– Откуда ты знаешь, что твое родовое имя Руфина?

– Меня так звали всегда. И, кажется, что так называла меня мама. Ее не помню, а что она так меня называла – помню. Такое может быть?

– Все может быть. И сколько тебе лет?

– Не знаю точно. Но лицей я закончила в этом году.

Выходило, что семнадцать. Но Философ был уверен, что Маргарита старше. Возможно, она пошла в школу гораздо позже.

– Ты можешь достать для меня бумагу и стило? – неожиданно спросила она.

– Хочешь послать кому-нибудь письмо?

– Нет, хочу написать библион.

– О чем, если не секрет?

– Не о чем, а о ком. Об Элии. – Ответ был более чем неожиданным.

– Ты его хорошо знаешь? – Философ отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

– Совсем не знаю. Но это неважно. Буду писать только для себя. Если Постум или Туллия прочтут – я умру. Никому не покажу. Никому. Только тебе, может быть, дам почитать.

– Ну что ж, постараюсь достать для тебя бумагу. Должно интересно получиться.

Тут их наконец нагнал Гет. Сразу стало понятно, почему змей так задержался – в хвосте он держал бутылку вина, в пасти – поднос с тем самым бисквитным тортом, который не хотел давать ему Постум.

– М-м-г-г… – промычал Гет.

– Что он говорит?

– По-моему, он просит взять у него бисквит, – предположил Философ.

Маргарита вынула из пасти змея поднос с тортом.

– Не бойся, девочка, я обеспечил нам десерт. И мы с тобой отлично поболтаем. Я обожаю слушать обличительные речи про Бенита и сенаторов. От этого у меня как минимум в два раза повышается аппетит.

– Тогда я пойду, принесу корзину с ветчиной, сыром, булками и фруктами, – предложил Философ. – Потому что девочка может обличать Бенита всю ночь напролет.

– О, какая восхитительная ночь меня ждет! – закатил глаза Гет. – Последний раз я испытывал подобное наслаждение, когда предавался Венериным забавам с гением Палатина.

– Разве гении занимаются сексом? – изумилась Маргарита и покраснела.

– А как же! – обиделся Гет. – Только мы стараемся не заводить потомства.

– Почему?

– Потому что рождаются обыкновенные змеи, и к тому же страшно ядовитые. Но обличительные речи в адрес Бенита куда лучше Венериных забав. Особенно если Философ сдержит обещания и принесет корзину с едой.

– Почему ты не сказал мне, что Постум спас Корва и Муция? – напустилась на змея Маргарита.

– Не сказал? Неужели? А ведь, правда, не сказал. Неужели склероз? М-да… Это ужасно. Надо есть поменьше жирного и отдавать предпочтение овощам!

Маргарите вдруг захотелось вернуться назад в триклиний и поблагодарить императора. И извиниться, и…

Но что-то мешало. Гордость или… Или может быть взгляд Туллии?

Маргарита не вернулась.

VIII

Порция так и не встретила Понтия в тот день. Надо сказать, что о встрече с ним они и не договаривались. Но в Колизее Порция случайно заметила девушку из новой очень странной компании сына. Порция видела их несколько раз: черноволосую экстравагантную особу лет двадцати и еще каких-то ничем не примечательных юнцов. Что делает в этой компании сорокалетний Понтий, Порция понять не могла. А Понтий не спешил отвечать на ее вопросы. Любой разговор тут же превращался в ссору, в ответ на самый деликатный вопрос – взрыв эмоций и поток обвинений.

Она не понимала, что происходит. Ее мальчик мог бы сделать неплохую карьеру, учитывая положение Порции. Она стояла достаточно близко к Бениту, чтобы помочь ему получить должность квестора или даже претора. Сколько раз она говорила ему об этом! Но он пропускал ее слова мимо ушей. Теперь он водится с какими-то молокососами, пьет и живет неизвестно на что. И чуть что, орет: «Плевать на твоих фекальных квесторов!» Ведет себя так, будто ему все еще двадцать. Дождется, что его вышлют за сотый милеарий.

Весь вечер Порция думала о сыне. Но какими-то урывками. Потому что каждый раз возвращалась к встрече в Колизее. Да, это он. Она узнала, хотя он сильно изменился. И он назвал ее по имени, не пытался торопливо пройти мимо, прикрыть лицо. Ее почти радовало то, что они не разминулись, что он назвал ее по имени. Почему они не могут помириться? Да, почему? Надо сообщить об этой встрече Бениту. Сообщить? Нет, не надо. Это совершенно ни к чему. Порция ничего не будет делать. Как только она начинает действовать, непременно совершает подлость, и сама не может понять – почему. Сила слабых – это подлость. Порция была слабой, предназначенной для тихого семейного бытия, женщиной. Если уж за что и биться, то за любимого, за себя, за ребенка – не за идею. Все идеи ей были безразличны. Но почему-то она очутилась в гуще событий. Может, потому, что Бенит не безразличен ей. И Элий не безразличен. Но Элий отверг ее. Да, Элий отверг…

Она на мгновение закрыла глаза. И вновь очутилась в Колизее. Он протягивал ей папку, а она смотрела на него и не могла сдвинуться с места.

«Рад видеть тебя, Порция», – звучал в ушах его голос.

Нет, она не будет говорить об этой встрече Бениту. Она никому ни о чем не будет говорить.

Глава V Игры Постума против Философа

«Вчера император Постум Август сражался на арене. Аналогии напрашиваются сами собой. И хотя за тысячу лет отношение к гладиаторам сильно изменилось и теперь это слово не является синонимом бандита, все же появление императора на арене бросает тень на Империю».

«Акта диурна», 7-й день до Ид апреля [15]

15

7 апреля.

I

Еще пять дней назад Марк как будто неплохо себя чувствовал. Норма вопреки всякой логике, вопреки опыту вдруг яростно уверовала в чудо. Погода стояла удивительная – небеса бездонные. Облака медленно плыли послушными стадами белых овец. Посаженные на склонах гор деревца принялись хорошо. Кто знает, может, Крит станет лет через сто таким, каким был прежде – покрытым лесами и…

Марк улыбался и говорил, что такого неба он никогда не видел прежде. Только лицо у него было белым, как снег, белее простыней. Белее белых роз в вазе на столе. А потом Марк перестал есть. Он не мог пошевелиться, даже открыть глаза было трудно. Даже шевельнуть посеревшими губами – и то не мог. Однако утром последнего дня вдруг встрепенулся, и даже пробовал поймать бабочку, что вилась над цветами. Не получилось. Норма хотела ему помочь. Но он ее остановил.

– Не надо… пусть летит… это я… – что «я» – не договорил.

Рядом с вазой стояла клепсидра [16] . Вода давным-давно перетекла из одной половины в другую, но Норма не переворачивала старинные часы. И так все время давно вышло. То, что сейчас, – было сверх отпущенного.

Если бы она осталась в Риме… О, если бы она сейчас была в Риме! В Риме есть лекарства и клиника, она бы вылечила своего мальчика. Но их не пускали в Рим. Платой за несгибаемость явилась жизнь ее Марка. За принципы, за надменность, за убеждения. Стоят ли убеждения жизни единственного ребенка? Да Норма и не собиралась приносить такую жертву. Уверенность в неуязвимости Марка ее подвела. Она считала, что родила существо, которому не страшны Z-лучи, и вообще ничто на свете не может уязвить. Ошиблась. Норма родила простого ребенка. И Z-лучи его убили. Марк расплачивается за ее просчеты и за ее фантазии, только и всего. Она пыталась увидеть сверхъестественное там, где было самое простое – обычная жизнь, обычный малыш. Обычное принять и понять бывает труднее всего. Все мечтают о сверхъестественном. Ищут знамения там, где их нет. Дождь, и внезапный снег, засуха, – все можно истолковать как знаки. Но можно увидеть только ДОЖДЬ. СНЕГ. ЗАСУХУ. И засуха – это не черная худая лошадь с облезлым хвостом – дэв Апаоши, дерущийся с белым конем Тиштрия за право дождей пролиться на землю. В юности Норма увлекалась зороастризмом, но вскоре это увлечение прошло. Проповедь превосходства зороастрийцев над всем остальным человечеством была привлекательной для многих, но не для Нормы Галликан. Так что засуха в этом году – это всего лишь антициклон, зависший неподвижно над Внутренним морем. В таком мире страшно жить – страшно до боли во всем теле, до расщепления позвоночного столба, до иссушения мозга, до… нет, пусть лучше будет дэв в виде облезлой черной лошади, пусть он сражается с белым прекрасным конем. Так понятней, так проще, и так – почти не страшно, ибо все зависит от дэвов, и почти ничего – от тебя. Как принять ответственность за хрупкий голубой шарик и не сойти при этом с ума. Легче поверить в дэва. Норма не может. Она погружается в тайны этого мира, как в черную бездну. Мир слишком сложен – это его главный недостаток. А все попытки упростить – лишь краткоживущие схемы, пригодные на несколько лет или веков. Остается одно: закусить губу, подавить страх и перестать выдумывать дэвов.

16

Клепсидра – водяные часы.