Все голубые фишки

Услышав слово "грудь", произнесенное пусть даже и на латыни, Летягин вперился в Оленькины достоинства. Вперился и подумал, что наверное бы мечтал, обнять эту женщину как свою собственную. Обнять. Запустить свои лапы к ней под ее домотканый свитер и потрогать ее груди. Эти как сказал Баринов – mammae…

– И в след за Парамоновым, за этим нью-йоркским затворником склонился я к мысли, что у современной женщины более проявлена нужда в развитости последних, то биш musculus pectoralis.

Баринов победно оглядел свою аудиторию, оценивая, какое впечатление он произвел.

И найдя, что впечатление он произвел вполне положительное, принялся нагнетать далее, – - И над вторым вопросом я задумался, почитав твою Улицкую, более прилежащим к литературе, чем к социальной жизненной составляющей.

– Она не моя, – отпарировала Оля.

– Не важно, – отмахнулся Баринов, – я задумался, какой путь выбирать современному писателю, когда перед ним не три дороги, как на полотне Васнецова, а триста тридцать три… во всем многообразии литературного опыта, накопленного за полтора тысячелетия Западных литератур и почти семь веков отечественной – русской?

– Ну, ты даешь, – покачала головой Оля и жестом обеих рук пригласила гостей к столу.

Летягин откупорил бутылкуводки и поощряемый Олечкиным взглядом, налил ей, Баринову и себе.

Выпили.

Баринов поморщился, закусил ветчиной и продолжил, – - Отвечая на вопрос первый, что и зачем пишут нынешние наследницы первой кавалерист-девицы, затесавшейся в чистый было мужской клуб литературного творчества, обязательно параллельно отвечаем на вопрос, – а что вообще происходит с женщинами в нынешнем обществе второго пост-индустриального перехода?

– И верно, что с ними происходит? – задорно сверкнув глазками, переспросила Оля.

– Женщинами-космонавтками, равно как и женщинами премьер-министрами теперь никого не удивишь, – сказал Баринов, – прошло первое недоумение и по поводу появления в программах международных соревнований таких видов спорта, как женский бокс и женское карате.

В Америке женщин давно принимают в морскую пехоту и спецназ, а на британских Ее Величества фрегатах, ужо четверть матросов сверхсрочной службы зовут Мэри, Джейн, Анна, Луиза и так далее.

И что же? И вот, мы видим, как твоя Людмила Евгеньевна Улицкая огородами пробирается в тот заповедный уголок человеческой активности, быть в котором по природному мужскому высокомерию, всегда полагалось прерогативой "d homme masculin". Я имею в виду клуб элитарно-интеллектуальной прозы, потому как на ниве любовного романа, детектива, драматургии, женщина беллетрист давно доказала свои права, как некогда Сабина Шпильрейн доказала свои права в психоанализе.

– Во первых, она не моя, – хмыкнула Оля, – а во-вторых, зачам всё это?

– Зачем? – переспросил Баринов, – а вот существует ли такая вещь, как половой признак по взаимоотношению: производитель продукта – потребитель?

Спросил, и сам принялся отвечать, – - Собственно, на романах Франсуазы Саган и Юлии Поляковой такая прочная взаимосвязь просматривалась вполне. Но делались и прорывы, как не вспомнить здесь милейшую Агашу Кристи!

– Ну, ты загнул. – округлив глазки, и показывая Летягину. Чтобы тот наливал, сказала Оля.

– А что я загнул? – переспросил Баринов и тут же продолжил гнать волну, – - – Сделала ли Улицкая подобный прорыв?

Если и сделала, то социальное значение этого события только в приближении того дня, когда женщины окончательно объявят о полной ненужности мужской половины народонаселения.

Это при том, что по мнению все увеличивающегося поголовья поклонниц лесбиянства, в предвзятом сравнении masculin-feminan мужчины, как любовники – сильно проигрывают – "a bas les hommes!".

А Летягин тем временем любовался Олечкиным лицом и по-детски мечтал о любви. Как школьник, любуясь взрослыми достоинствами своей красивой учительницы безнадежно, но с настойчивым рвением предаётся плотским и вместе с тем – невинным мечтам.

Мечтам, как он бы ее раздел, и как бы зацеловал. Голую. В грудь. В обе её роскошные груди.

– Я не говорю, что своей книгой и своим Букером Улицкая доказала, что может обойтись и без мужа, – продолжал фоном шуметь Баринов, – художника, но то, что она приблизила раздвоение человечества по еще одному признаку (нам мало золотого миллиарда и бедных, или противостояния muslim – christian) -теперь, с новой провокации Улицкой, неисчерпаемый по Ленину электрон грозит своей дуальностью перейти в состояние дробной частицы и утащить общество в бездну новых, неведомых еще потрясений. Хочется по Салтыковски воскликнуть – "куда мы идем!" и "пора перестать расшатывать основы!" Однако, если пренебречь всеми этими jolis caprices de femme, нам надлежит вернуться к вопросу второму, более прилежащему к литературе, нежели социальной компоненте.

Захмелевший после трех рюмок, нагулявшийся по Питеру, Летягин умильно любовался Олечкой. Любовался, забыв, что пялиться, тем более в упор, просто неприлично.

А Олечка, подперши подбородок кулачком, как бы и не замечала того, что провинциальный Летягин так и ест ее глазами.

– Итак, литератор, имеет он системное образование, или нет – хоть бы и из чисто практического читательского опыта своего, полагает, что писать нынче можно и, главное, модно, – продолжал чревовещать критик Баринов, – в эклектическом смешении стилей, что самиздатовский культуролог Шленский рассматривает под понятием некоего "постъ-модернизьма". Живой классик Битов по поводу этого постъ-модернизьма говорил, что сие есть химера, как химерично его определение этого явления, подобно метафизике Платона (все что не физика), так и у Битова, когда он читал лекции в Массачуссетсе: "постмодернизм – это те формы, к которым ранее в литературе не прибегали"…

Итак, роман Улицкой – это явное новомодное смешение стилей, и как сказал один известный московский критик,

" в "Казусе Кукоцкого" это сильно ощущается то, что по специальности своей, Улицкая – генетик.. Роман получился странным гибридом, скрещением каких-нибудь мутировавших "Будденброков" чуть ли не с Пелевиным.

Когда принесенную водку выпили, Оля достала из старинного буфета еще фиолетовый графинчик с какой-то домашней настойкой.

– Ну, я вижу, вы тут снюхались, – сказал вдруг Баринов и засобирался.

– Я тоже пойду, – сказал было Летягин.

– Куда ты пойдешь! – одернул его Баринов, и обращаясь к хозяйке, сказал, – Ольга, приюти этого жалкого бездомного провинциала, плиз. …

Эта ночь была самой лучшей в жизни Летягина.

И даже то обстоятельство, что под утро ему очень хотелось в туалет, но он стеснялся пойти по длинному коридору коммуналки, опасаясь столкнуться там с соседями Ольги, даже это обстоятельство не могло испортить этой ночи.

Именно из таких лоскутков складывается жизнь, думал Летягин, трясясь в купейном вагоне поезда Петербург-Красноярск.