Все люди - враги

– Кэти, дорогая, прости, что я так напугал тебя.

Я ринулся сюда как бешеный бык, но я только вчера узнал, что ты здесь.

– От кого?

– От Филомены.

– В Риме?

– Да.

– Как ты быстро доехал!

– Я взял облако у Ариэля. Просил его дать мне самое быстрое, но все экспрессы были уже заняты.

– А для меня так долго, так долго тянулось время, Тони.

– И для меня тоже. Ведь я, как одержимый, разыскивал тебя, я так томился без тебя, моя Кэти.

– Когда?

– В тысяча девятьсот девятнадцатом году.

– Здесь?

– Да, и еще раньше в Вене. Ведь я исходил этот проклятый город вдоль и поперек, разыскивая тебя.

– В каком месяце это было?

– В октябре.

– Я лежала больная в деревне, в Бишопсховене.

– Боги были против нас.

– Что же ты сделал, когда не нашел меня?

– Приехал сюда, и убивался здесь. Наконец решил, что ты, вероятно, умерла, поплакал на нашей кровати в отеле, потом вернулся в Англию и нанялся в привратники к дьяволу.

– А она была красивая?

– Кто?

– Дьяволица.

– Нет, противная. Я сбежал.

– С кем?
– Один.

– А что тебя надоумило пойти к Филомене в Риме?

– Сам не знаю. Боги, вероятно. Я был в Тунисе и думал, куда бы мне податься, и вдруг меня что-то толкнуло поехать снова в Рим. Вчера я зашел в этот маленький ресторан позавтракать, встретил там Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, ну и...

остальное ты знаешь или, впрочем, не знаешь, но узнаешь со временем. Нам так много нужно рассказать друг другу!

Кэти внезапно выпрямилась у него на коленях, откинулась назад и посмотрела на него. Тони казалось совершенно естественным, что на него так смотрят и смотрит тот единственный человек в. мире, взгляд которого - и вот именно такой - ему нужен.

Но сердце его опять мучительно сжалось, когда он увидел выражение глубокой скорби в ее глазах и на лице и горестную нежность ее губ. Она была прекрасна, прекраснее даже, чем в свои девические годы, но, боже мой, зачем было нужно, чтобы она так сильно страдала. Какая чудовищная несправедливость, - ничем за нее не отплатишь. Ах, какое проклятие, что злоба, жестокость и алчность так сильны в мире.

И все время, пока он думал об этом, Кэти пристально вглядывалась в его лицо, как будто оно было загадкой, которую только она одна могла прочесть.

– Ты очень мало изменился, Тони, только теперь ты стал настоящим мужчиной.

– А ты стала женщиной, Кэти, и ты стала еще красивей, чем раньше.

– Знаешь, о чем я думала, перед тем как ты так напугал меня?

– Обо мне?

– Нет. Какое у вас самомнение, у красивых мужчин! Я думала о том, что мне уже перевалило за тридцать и что меня ждет одинокая старость.

– Какой вздор! Во всяком случае я не так занят собой, как ты. Могу поклясться, что за последние двадцать четыре часа я почти ни о чем не думал, кроме тебя, или о том, как бы попасть к тебе.

Кэти засмеялась, и он был счастлив, что горе не разучило ее смеяться.

– И потом, Кэти...

– Что?

– Ты меня еще ни разу не поцеловала.

Быстрым движением, полным грации и нежности, она нагнулась к нему и прильнула губами к его губам. Предполагалось, что это будет один, короткий поцелуй, но он перешел во множество долгих. И когда она так чудесно, так щедро отдавала ему всю себя в этих поцелуях, он понял, что та Кэти, о которой он мечтал, которая жила в его воспоминаниях, слилась с настоящей живой Кэти в еще более прекрасной действительности.

Тони, взглянув на свои часы-браслет, увидел, что они показывают почти двенадцать.

– Я думаю, нам, пожалуй, пора идти завтракать, - сказал он с нарочитой небрежностью, но украдкой наблюдая за Кэти.

Испуганное, тоскливое, затравленное выражение появилось на ее лице, выражение человека, который среди полного счастья помнит, что жизнь ущемлена грошовыми расчетами.

– Боюсь, что тебе придется идти одному, - сказала она нерешительно, и снова выражение грусти разлилось по ее лицу.
– Я взяла завтрак с собой. Он лежит где-то тут на берегу.

– А, - протянул Тони, - будем надеяться, что его съели медведи. Но если даже и нет, я хочу просить тебя оказать мне честь. Пожертвуй на сегодня своим пикником и позавтракай со мной в отеле. Мы можем потом устраивать пикники хоть каждый день.

Я сказал в отеле, что сегодня день моего рождения и что ты по этому случаю будешь завтракать вместе со мной.

Он был глубоко тронут выражением удовольствия на ее лице от перспективы даже такого маленького празднества, и все же она не решалась принять его приглашение с присущим беднякам страхом перед навязчивостью и расходами.

– Право, я не могу. Я...

Он видел, что ей очень хочется пойти с ним, и ответил:

– Да ну, полно тебе, неужели ты откажешься быть моей гостьей в первый день нашей встречи?

И потом нельзя же разочаровывать Баббо - он сейчас совершает в твою честь всяческие немыслимые подвиги. А кроме того, это день моего рождения.

– О Тони, какой ты лгунишка! Я отлично знаю, что день твоего рождения в августе.

– Ну что же, - сказал Тони, страшно довольный, что она не забыла этого, - а твой в декабре. Раздели разницу пополам, и получится апрель. Это будет завтрак в честь нашего общего дня рождения. Идем.

Они пошли рощей земляничных деревьев к тому месту около тропинки, где перед их встречей сидела Кэти; они шли, держась за руки, как будто каждый боялся, что другого могут похитить; Тони нагнулся, чтобы снять колючки, приставшие к юбке Кэти, и заметил, что материя была старая и простенькая, хотя юбка сшита почти элегантно. А в полотняном мешочке с ее завтраком оказалось только два апельсина и кусок хлеба. Тони отвернулся, стараясь подавить подступивший к горлу комок, и сорвал с земляничного дерева несколько прошлогодних красных ягод, до сих пор висевших на ветвях.

– Смотри-ка, - сказал он, делая вид, что откашливается.
– Какие красивые! Положи их в свой платочек и сохрани на память о нашей сегодняшней встрече.

– Он весь мокрый от слез, - сказала Кэти, глядя на скомканный маленький платочек.

– Возьми мой, - сказал Тони, вынимая чистый платок из верхнего кармана.

– Какой красивый платок и какой хороший материал у вас в Англии. Ты стал настоящим денди.

– Денди? Вот это мне нравится! Я покупал их у Уолворта всего по шести пенсов за штуку.