Все люди - враги

– Не так много они для нас сделали, - сказал Тони чуть-чуть брюзгливо, - кроме того, что там пытались нас убить и разорить. Если мы были у них в долгу, то уплатили с лихвой. Больше они с нас ничего не получат. Ах, ты еще посмотришь, какой я ловкач, как чудно я умею навострить лыжи.

– А что это значит?

– Смыться, дать стрекача, взвалить свою ношу белого раба на горб правительству, обмишурить их, сняться с якоря.

– Мне бы хотелось получше знать английский язык, - сказала задумчиво Кэти.
– Какое множество непонятных слов! У меня плохое произношение, Тони?

– Ужасное. Тебе бы следовало потребовать у мистера Берлица обратно свои деньги.

– Ну, а у тебя чудовищный английский акцент, когда ты говоришь , по-немецки. Он так и кричит:

"Я англичанин, я англичанин, я англичанин!"

– Ну, а как же. Я горжусь своим английским акцентом. Если бы я не был англичанином... Я хотел бы быть англичанином.

– Ого!
– вскричала Кэти, смеясь.
– Ведь ты только что уверял, что не хочешь быть патриотом и собираешься, как это ты сказал... навострить стрекача.

– А ты разве не гордишься тем, что ты австриячка? Это означает, что ты гордишься собой и той страной, из которой происходишь. Но ведь это же не значит быть кретином и позволять толкать себя на преступление или на какие-то бессмысленные вещи, потому что какому-то идиотскому правительству угодно, чтобы ты совершал их. Есть другие, более высокие жизненные мерила, чем у этих мрачных пещерных людей. Да ну их к черту!

– Ты мой дорогой, любимый, я не знаю, говоришь ли ты глупости, или очень умные вещи, но я знаю, что сердце мое раскрывается, как цветок, как цикламен, полный меда, для тебя, оттого что мы здесь вдвоем с тобой и говорим так, как говорили когда-то.

Я так счастлива, что даже не могу больше есть меда! Если мне теперь и взгрустнется порой, это ничего, ты не обращай внимания. Нужно время, чтобы привыкнуть не быть одинокой и несчастной.

Тони нагнулся и поцеловав ее руку. Заметив, что она позавтракала, он пошел в свою комнату, принес сигареты, спички, блокнот и вечное перо.

– Можно набросать телеграммы, пока мы курим, - сказал он.
– А потом, попозже, мы пойдем на пьяццу и узнаем, сколько будет стоить переслать сундук из Вены. Он большой у тебя?

– Нет. И там такие жалкие маленькие вещицы, что вряд ли стоит их пересылать. Но там твои письма и бусы, которые ты подарил мне накануне нашего отъезда с Эа. Ты помнишь? Они были так дороги мне все это время, что я даже и сейчас не могу расстаться с ними. И потом, Тони...

– Что?

– Есть еще одна вещь - только одна, - которую я должна тебе сказать, прежде чем принять все твои щедрые дары, нет, пожалуй, две. Первая - я так хочу быть твоей возлюбленной, что не променяла бы это счастье даже на перспективу стать императрицей или... или пресвятой девой. Вторая - я не собираюсь висеть у тебя на шее. Ты всегда можешь в любую минуту уйти от меня, если захочешь.

– Я не хочу.

– Ну, а может быть, захочешь. Я это и хочу сказать.

– Не знаю, так ли я великодушен, как ты, Кэти, - задумчиво сказал Тони.
– Мне было бы ужасно досадно, если бы ты захотела уйти. Но, может быть, через тридцать три года...

– Почему через тридцать три?

– Потому что мне сейчас тридцать три. Это уже вторая половина жизни. Первая принадлежала тебе, и у нас ее украли. Вторая должна быть твоей. Ну, я пойду одеваться, пока ты напишешь эти телеграммы.

– Право, не стоит посылать телеграммы из-за моих вещей, - сказала Кэти.
– Если мы отправим сегодня письмо по почте,, они получат его в понедельник утром.

– А тебе твой сундук нужен здесь?
– спросил Тони.

– Не очень.

– Тогда напиши своей квартирной хозяйке, чтобы она уложила вещи, и сообщи агентству Кука в Вене, чтобы они забрали твой сундук, послали Куку в Неаполь. Мы уплатим при получении. Пошли хозяйке эти пятьдесят лир на расходы.

– Нет. У меня отложена квартирная плата за неделю и десять австрийских шиллингов. Я пошлю их.

– Хорошо, - сказал Тони, хотя ему было очень неприятно, что она посылает свои последние деньги.

Как сделать, чтобы она взяла их у него? Он пошел к себе в комнату, вымыл руки, оделся, достал чистое полотенце и закрыл им от мух подносы с завтраком.

– Какую же телеграмму ты сочинила своему гнусному хозяину?
– спросил ом.

– Ах, это ужасно трудно, и получилось как-то глупо. Я так написала: "Глубоко сожалею вернуться не могу поступила другую службу". Хорошо?

– Пф... Ты уж слишком вежлива. Это ведь деловой народ, у них нет никаких чувств. Телеграфируй так: "Предупреждаю немедленном уходе со службы не вернусь". Нечего церемониться с этими свиньями.

– Я не буду посылать телеграммы, - заявила Кэти, разрывая листок бумаги.
– Зачем нам зря тратить деньги? Я просто напишу сейчас на листочке то, что ты сказал, и подпишу. Сойдет?

– Великолепно. Нечего церемониться. Какой мерой вы мерите, такой и вам отмерится. Когда ты подпишешь, мы пойдем.

Уйти оказалось, однако, не так-то просто. Во дворе Мамма и Баббо пожелали насладиться своей долей участия в этом маленьком спектакле, они встретили их с улыбками, изъявляли радость, что синьорина осталась, спрашивали, не могут ли они сделать что-нибудь, чтобы ей было удобнее. Тони видел, что они сгорают от желания узнать, что произошло, но но осмеливаются спросить.

– Послушай, Кэти, - сказал он по-английски, - ты не возражаешь, если я скажу им, что мы собираемся пожениться?

– Нет, - ответила она, покраснев.

– Они будут так рады, они уж, наверно, ждут не дождутся чего-то такого. И в конце концов они же должны знать, что мы с тобой нежные возлюбленные, или, во всяком случае, они скоро это узнают, и потом просто справедливость требует, чтобы мы им открылись.

– Теперь так ненавижу, У меня такое чувство, точно ты выкупил меня из рабства. Может быть, другие женщины любят трудиться, но я ненавидела эту работу.

– Удивительно, как это ты не вышла замуж - такая молодая и красивая.

– Теперь у нас, в Австрии, мужчины не могут позволить себе жениться на таких девушках, кал я, если у них нет денег. У меня могло быть сколько угодно романов, стоило мне захотеть, но я не хотела.

Или я могла бы выйти замуж за какого-нибудь конторщика или мелкого чиновника. Каких богов я должна благодарить за то, что этого не случилось!

– Вот был бы ужас, если бы я встретил тебя здесь во время твоего медового месяца с каким-нибудь конторщиком.