Все люди - враги

– Кэти, посмотри на меня.

Она медленно подняла голову и встретилась с ним глазами, и, хотя ему казалось, что он подошел уже к самому пределу страдания, выражение бесконечной муки и стыда на ее лице резнуло его как ножом.

– Я, кажется, никогда в жизни не чувствовал себя способным убить кого-нибудь, Кэти, - сказал он медленно, - но сейчас я способен. Я бы убил, я бы превратил в кровавое месиво физиономии тех, кто причинил тебе и нам все это зло, тех, кто издевался, топтал нас ногами, нас с тобой и миллионы таких, как мы. Я убил бы их голыми руками, зная, что делаю доброе дело. Но, Кэти, мы должны вырвать убийство из наших сердец вместе с пережитыми страданиями и горем. Мы должны сеять любовь и счастье там, где люди сеяли разрушение и ужас. Ты говоришь, что твое тело опозорено. А ты думаешь, мое тело не подвергалось ежечасному позору в этой гнусной бойне? Я хуже тебя, я человек, продавшийся убийцам. Посмотри!

Он отбросил халат и показал на обнаженном бедре заживший рубец.

– Вот знак моего позора, на который я должен буду позволить тебе смотреть, терпеть это и знать, что ты будешь видеть его всякий раз, когда я буду стоять перед тобой обнаженным. Даже когда ты в темноте прикоснешься ко мне, ты будешь чувствовать этот рубец на моем опозоренном теле. Меня убивяет твоя боль и твои страдания, а не то, что ты считаешь своим позором. И даже если это так, если ты можешь дать мне только опозоренное тело, что я могу дать тебе, кроме тела, подвергавшегося еще более страшному позору? Я не говорю о прощении, - что такое прощение? Но если я принимаю и, не задумываясь, беру на себя твой маленький стыд, можешь ты принять и разделить со мной мой большой позор?

Глаза Кэти были полны слез, и она протянула к нему руки. Тони мигом очутился на коленях у ее ног и стал осыпать поцелуями ее руки, ее колени, ее обнаженные груди и, наконец, поцеловал ее в губы.

Он запрокинул голову и пытливо, с тревогой заглянул ей в лицо.

– Теперь ты останешься, Кэти?

– Да, теперь я останусь, Тони...

– Да?

– Спасибо тебе за жизнь...

Кэти опустила рубашку до талии, и Тони нежно проводил щекой по ее рукам и телу, целовал по очереди ее груди, как вдруг раздался громкий стук в дверь. Прильнув друг к другу, они замерли от неожиданности, и Тони прошептал:

– Что это?

– Мой завтрак. Я просила принести его в семь, а в семь десять должен приехать кучер.

– Пойди к двери, и возьми завтрак. Скажи, чтобы и мне тоже подали завтрак в мою комнату.

Кэти торопливо натянула желтый джемпер, лежавший на кровати, и подошла к двери. Он слышал, кск она что-то сказала девушке, и та ответила: "Да, синьорина, это вам", - после чего Кэти распорядилась насчет его завтрака.

– Посмотри, что они прислали мне!
– восхищенно сказала Кэти, когда дверь закрылась.
– Настоящие булочки, мед, фрукты и массу молока! Как мило с их стороны. Это, вероятно, их прощальный подарок, они ведь думали, что я уезжаю.

Ставя на стол поднос, она подняла глаза и увидела, что Тони улыбается.

– А!
– вскричала она.
– Теперь понимаю. Это ты позаботился.

– Мне бы следовало, пожалуй, уступить им эту честь, но я так жажду доставить тебе удовольствие, что хочу заявить свои права. Это правда, я так распорядился. А теперь, Кэти, как только девушка уйдет, тащи все это ко мне, и мы позавтракаем вместе на моей террасе. Торопиться нам некуда, телеграммы можно будет послать и позже.

– Отлично. Но иди скорей. Она сейчас вернется.

Тони затворил за собой дверь, но снова открыл ее

и просунул голову.

– Кэти.

– Что?

– Жаль, что в этой комнате нет большого зеркала.

– Почему?

– Чтобы ты могла увидеть себя в этом желтом джемпере и голубых штанишках. Это очаровательно.

Захлопывая дверь, он услышал, как Кэти засмеялась, и смех ее прозвучал обещанием счастья.

Тони босиком добежал до своей комнаты, так как услышал на лестнице шаги девушки, подымавшейся с его завтраком. Он едва успел юркнуть в постель, как она постучала в дверь и вошла, услыхав его "avanti".

– Поставьте поднос на стол, - сказал Тони, - и драйте мои брюки.

Он пошарил в карманах и вынул пятнадцать лир.

– Синьорина заказала фиакр к пароходу, - сказал он, отдавая девушке деньги, - но она не едет и просила меня вчера вечером сказать вам об этом.

Дайте это кучеру и скажите ему, чтобы он приезжал на греческие календы [Выражение "до греческих календ" означает время, которое никогда не наступит, термин "календы" применялся только в римском календаре].

– Когда, синьор?

– На греческие календы. Он поймет.

Она ушла недоумевая. Тони вскочил с кровати, надел сорочку и фланелевые брюки, вынес на террасу стол и, два маленьких плетеных кресла. Посмотрев, все ли он приготовил и не забыл ли чего, он пошел в конец террасы, сорвал несколько цикламенов и фрезий и положил их возле прибора Кэти. Минуту спустя он услышал ее осторожный стук в дверь.

– О!
– воскликнул он, увидев, что она совершенно одета.
– Какой официальный визит. Guten Morgen, gnadige Frau! [Доброе утро, сударыня (нем.)] Разрешите услужить вам.

– Bitte, bitte schon! [Пожалуйста, прошу вас! (нем.)]

Когда Кэти улыбалась или смеялась, испуганное, грустное выражение пропадало с ее лица, Тони казалось, будто исчезнувшее солнце снова возвращается на небо.

– Твое молоко и кофе не остыли?
– спросил Тони, когда они сели за стол.

– Нет, - ответила Кэти, дотронувшись рукой до кувшина, - о, какое горячее! Какой роскошный завтрак, Тони! Я просто не в состоянии все это съесть.

– Да и не нужно. Разве ты не знаешь, что мы, праздные богачи, снимаем с жизни только сливки. Ешь вот этот сотовый мед, ну хоть ложкой, если хочешь.

– Меня будет тошнить, - здраво заметила Кэти, - а я хочу быть здоровой и толстой, как знатная турчанка. Это ведь твой идеал, не правда ли? Я ДУмаю начать с апельсина.

– Когда я был маленьким, - сказал Тони, понемногу отхлебывая кофе, - у нас часто гостил в доме один старый толстый судья, и вот каждое утро, через пять минут после того, как мы садились за стол, он говорил моему отцу:"Ну, Кларендон, что мы будем делать сегодня?" Этакие неугомонные люди! Ты рада, что нам не нужно задавать друг другу этот вопрос?

– Если бы мы сидели здесь вместе целый день и ничего другого не делали, это было бы райское житье. Ах, Тони, Тони, счастье мое, если бы ты знал, как мне хочется танцевать и петь при мысли, что мне не надо возвращаться в этот ненавистный магазин, в ненавистную Вену.

– Мысль приятная, правда? Но, Кэти, Кэти, счастье мое, если бы ты знала, как мне хочется петь и танцевать при мысли, что мне не надо возвращаться в эту ненавистную контору, в этот ненавистный Лондон.

– Какие мы с тобой патриоты!
– сказала Кэти, смеясь.
– Как мы любим наши отечества!