Всё становится на места

Поразмыслив, всё-таки решаю проявить великодушие.

Выйдя на площадь, я вижу, что мой друг уже там — он помогает нашей хозяйке вынести и расставить диванчики и стулья. Не очень-то ему удалось отдохнуть.

Когда он вновь скрывается в здании гостиницы, я быстро подвешиваю свои записки, в которые загодя продёрнуты нитки, к нижним веткам.

— Сильвер, — незаметно подкравшаяся Ричил берёт меня под руку, — не поможешь ли вынести из моего дома пару стульев?

Я по глупости соглашаюсь, но как только я оказываюсь у неё в доме, старушка забывает о стульях и пытается напоить меня чаем, угощает вареньем, показывает недавно сделанные вышивки и то и дело поглаживает по плечу. Я уже готов прыгнуть в окно, но тут, по счастью, в дом заглядывает Теванна и просит нас поторопиться. Она хмуро стоит у двери, пока я не выхожу со стульями, и Ричил приходится отступить. Я чувствую, что люблю Теванну.

С тяжёлым грохотом откуда-то из-за гостиницы тащат помост. Он мокрый и выглядит знакомо. Ах да, ведь это стоя на нём я сегодня мылся.

И вот помост установлен. Люди усаживаются, заполоняют всю площадь. Кое-кто переговаривается, со всех сторон доносятся смешки. У помоста тихо играет на скрипке человек с унылым длинным лицом. Его тёмные волосы связаны в хвост, переброшенный через плечо, а когда он поворачивается боком, я вижу у него пониже спины ещё один такой же хвост, похожий на конский.

Я нахожу себе место недалеко от Гилберта, на самом краю площади. Рядом со мной сидит Альдо, а чуть позади — Мари в своей неизменной бочке. Она шутит насчёт того, что ей не требуются стулья и лавки.

И вдруг голоса смолкают как по команде. Толпа расходится, скрипя стульями, и к помосту проходит важный Дугальд в белом костюме. Он кого-то тащит за собой.

— Добрый вечер, горожане! — громогласно здоровается садовник и размахивает свободной рукой. Я узнаю того, кого он держит за шиворот — это же Гастон. — Счастливого Пятого дня! Объявляю вечер открытым!

Народ ликует.

Скрипач выдаёт долгую печальную трель.

— Первым делом, — продолжает Дугальд, — нам опять нужно обсудить плохое поведение Гастона.

Он трясёт беднягу за плечи.

— Гастон, мы все прежде жили в других местах, где выживали как могли. У многих за плечами прошлое, о котором не хочется вспоминать. Правда, люди?

— Правда! Правда! — слышатся крики тут и там. Среди тех, кто кричит, я с удивлением вижу и Теванну.

— Но здесь, Гастон, всё по-другому. Тут мы честно трудимся и живём в мире и согласии. Ты согласен с тем, что так жить намного приятнее?

Голос садовника становится медовым и мягким.

— Согласен, — кивает Гастон и жалко улыбается.

— ТОГДА КАКОГО РОЖНА!.. — рявкает Дугальд.

Ближайшие к помосту люди зажимают уши, с дуба опадает с десяток листочков, скрипка ноет сама по себе. Гастон съёживается, прикрывая лицо руками (но прятать лицо в ладонях непросто, если одна из них прозрачная).

— ...какого рожна, — вновь возвращается оратор к прежнему тону, — ты пытаешься красть товары? Ты что, не понимаешь, что можно просто подойти и взять, что нужно? Ты же вроде работаешь на строительстве домов, значит, честно заслуживаешь...

— Ленится он! — выкрикивает кто-то из задних рядов. — Отлынивает от работы!

— Это правда? — Дугальд пристально глядит на Гастона.

— Я только... я немножко! — пищит тот.

— Ах вот, значит, как! С завтрашнего дня, — гремит садовник, — будешь работать на моём участке! Снова! Приходить и уходить со мной!

— Не-е-ет! — корчится Гастон.

— Да, — удовлетворённо подытоживает Дугальд. — И так до тех пор, пока не случится чудо и три Пятых дня подряд у нас не будет ни одной жалобы на тебя.

— Помилуйте, — плачет воришка и становится на колени. — Я не хочу до смерти работать в садах! Я землю не люблю!

— Всё зависит от тебя, — отмахивается садовник. — Этот вопрос решён.

Гастон пытается сказать что-то ещё, хватает Дугальда за рукав, но скрипач опять принимается играть и заглушает все слова. Гастона стягивают с помоста, скрипач умолкает.

— Далее обсудим рабочие вопросы, — оратор поправляет рукав. — У кого есть жалобы, кто желает сменить вид деятельности? Поднимайте руки! Да, Альдо?

— А можно мне поработать на рынке?

— За каким же прилавком?

— За рыбным...

Народ хохочет.

— Ну нет, Альдо, мы уже выясняли, что за рыбный тебя лучше не пускать, как и Сирсу за сырный. Но если хочешь, мы доверим тебе сыр, а Сирсе рыбу. Заодно отдохнёте от работы в саду. Согласны?

— Я согласен! — кричит Альдо и улыбается до ушей.

— Я соглашусь, — кисло заявляет Сирса, — если будет позволено перенести эти прилавки как можно дальше друг от друга.

— Ну что ж, можно и так, — кивает Дугальд.

Альдо пытается что-то возразить, но скрипач наигрывает лихую мелодию.

— Ещё рабочие вопросы есть? — оглядывает толпу садовник. — Да, Пинтус?

Встаёт необычайно уродливый человек. Его неравномерно опухшее лицо, покрытое множественными красными пятнами, перекошено на сторону. Если бы такой подрабатывал в ночных кошмарах, он получал бы самую высокую плату.

— Пожалуйста, — жалобно говорит это чудище, и на глазах его выступают слёзы. — Очень прошу, можно я больше не буду работать на пасеке?

Народ хохочет. Дугальд даёт добро и меняет его местами с кем-то из работников сада, кто не имеет ничего против пчёл.

Затем совершается ещё несколько перестановок, и Дугальд объявляет, что рабочие вопросы закрыты.

— Переходим к нашим достижениям! — радостно заявляет он, и скрипач наигрывает весёлую мелодию. — Мастер Клод, подойдите-ка!

На сцену под руки ведут старика со сгорбленной спиной. Сперва я вижу только спину и длинные седые космы, спадающие на тёмный сюртук, но когда старик поворачивается лицом к толпе, его вид меня поражает. Лицо у него перевёрнуто, как будто кто-то срезал его и прилепил вверх тормашками. Там, где у обычных людей расположен подбородок, у Клода лысый лоб, а волосы — это его борода. А когда он начинает говорить, выглядит это и вовсе странно.

— Я написал новую картину, — дрожащим голосом говорит старый живописец.

На помост заносят большую картину и показывают зрителям. На ней изображена наша «Крылатая жаба».

— Новый корабль, — поясняет мастер. — Как только Леон рассказал мне о нём, я не смог удержаться.

Из толпы доносятся выкрики: «Молодец, Клод!», «Чудесно!», «Как настоящий!», «Что за дурацкое название?».

— Картина будет подарена гостинице Теванны! — объявляет Дугальд, так как старик, похоже, выдохся. — По традиции она будет размещена так же, как и все остальные работы Клода!