Всё становится на места

— Это печально, — вздыхаю я. — На его месте я всё-таки попробовал бы учиться.

— Он боялся, что новые знания дадут ему лишь новые разрушительные силы, которые однажды могут выйти из-под контроля. Не доверял себе и предпочитал ничего не знать. В конце концов он решил, что лучше ему совсем исчезнуть. Может, даже и хорошо, что мой бывший наставник не стал его учителем.

— Но как грустно, что Теодор выбрал смерть.

— А вот в этом я не был уверен.

Гилберт в волнении встаёт со стула, подходит к перилам балкона, вглядывается вдаль. Солёный ветер треплет тёмные волосы.

— Понимаешь, Брадан не знал, но так вышло, что я знал — Теодор не мог утонуть.

— Как же ты это знал? — не понимаю я.

— Как и мне, вода не причиняла ему вреда. Он мог пробыть в ней сколь угодно долго и не захлебнуться. Такой вот дар. Когда м... Мина, так звали ту девушку — спасла его, он был в реке, его затянуло под корягу. Она уж было хотела позвать людей, чтобы они достали мёртвое тело, но Теодор открыл глаза. Увидев, что он жив, девушка решила не терять времени и постаралась помочь ему сама, но всё же принц слишком долго пробыл в воде. Она не раз поднималась к поверхности, чтобы вдохнуть, а у него такой возможности не было. Но когда они оказались на берегу, он пришёл в себя, как ни в чём не бывало.

— Ничего себе, — с завистью произношу я. — Я бы тоже так хотел!

Гилберт оборачивается ко мне, стоя у перил, хмурит густые тёмные брови.

— Теодору колдовской дар не принёс счастья, как и многим из нас. Не та это вещь, которую стоит желать, — сурово отвечает он.

— Так значит, он не мог утонуть, и ты решил, что он может быть жив? И мы отправились сюда ради него? — догадываюсь я. — Но почему ты решил, что он должен быть именно тут?

— Заклинания крови не лгут, — поясняет мой друг. — Кровь привела меня сюда. Завтра же я начну расспрашивать людей, чтобы найти Теодора. Я уже узнавал у Мари, но она говорит, Теодор очень редко показывается в Городе, и по слухам, временами уходит в лес. Мари сказала, что он хороший человек, но очень печальный. Похоже, он и здесь не нашёл ни покоя, ни счастья.

— Жаль его, — говорю я. — Может быть, теперь он согласится вернуться домой.

— Всё возможно, — кивает Гилберт. — Свечи почти догорели, засиделись мы. Давай-ка пойдём отдыхать.

Я одним глотком допиваю свой давно остывший чай и понимаю, что в нём нашли последний приют многие насекомые, привлечённые светом свечей. Гилберт сочувственно смотрит на то, как я кашляю и плююсь, а затем уносит подсвечник в комнату, и до меня доносится его громкий смех. Тоже мне, ещё друг называется.

Глава 14. Наступает утро разных добрых дел

Я встаю рано, но не нахожу Гилберта в его комнате. Он уже беседует с Теванной внизу, помогая ей протирать стойку, пока она моет полы.

— Доброе утро, — говорю я и тут же получаю метёлочку для пыли.

— Поищи-ка паутину, да смахни пыль со всех выступающих поверхностей, — говорит мне Теванна, указывая рукой в дальнюю часть зала.

Там у окна располагаются два диванчика и столик с коваными ножками, украшенными узором из дубовых листьев и желудей. Я добросовестно стряхиваю пыль с завитушек, прислушиваясь к беседе Гилберта и Теванны.

— ...так значит, на холме? — спрашивает Гилберт.

— Да, там и располагается школа. Только сейчас, кажется, он ушёл.

— Ушёл? Куда? Я всё равно пойду туда, спрошу...

— Да незачем ходить, ты просто дождись вечера. Сегодня ведь пятый день.

— Пятый день чего?

— Да не «чего», — поясняет Теванна, — а просто — Пятый день. День, когда мы все собираемся у дуба, обмениваемся новостями и читаем записки, а затем раздаём их тем, кому они предназначаются. Обычно бывает весело. Мне больше всего нравятся дни, когда Фальк играет для нас новые песни. Иногда распекают Гастона, впрочем, не помню такого Пятого дня, когда бы его не распекали.

— За что же это?

— А ты приходи — и узнаешь. Там и встретишь того, кого ищешь. Или Марлина, а у него уже спросишь, когда Тео вернётся. Может, хоть вы развеселите этого несчастного, а то он всегда является с таким видом, будто у него ужасная зубная боль. Марлин его всё реже выпускает, и между нами, оно и правильно. Иначе, боюсь, этот бедняга что-то с собой однажды сделает.

— Ох, — говорит Гилберт.

Я понимаю, что пыль на столике и диванчиках давно закончилась, и переключаюсь на окно. В уголках и вправду заметна паутина.

— Вот спасибо, — между тем говорит Теванна Гилберту. — Теперь протри-ка перила, пожалуйста.

Сама она принимается мыть лестницу, и они уходят дальше от меня, потому я больше не разбираю, о чём они там беседуют. Покончив с окном, я оглядываюсь в поисках того, что ещё мог бы избавить от пыли, и нахожу на противоположной стене картины в толстых рамах. Они довольно чёткие, сочетание красок удивительное, но я никак не могу понять, что же на них изображено. А между тем это что-то знакомое.

И тут меня осеняет: картины же просто перевёрнуты! Вот вид на площадь (я наклоняюсь так сильно, как могу): в правом углу дуб, слева от него можно узнать лавку Мари, Левую улочку, дом Ричил и гостиницу. На второй картине только гостиница, но я узнаю её не сразу. Похоже, полотно было создано довольно давно, когда здание было новее. Стволы колонн расписаны так, что похожи на настоящие деревья, на стенах нарисованы другие деревья и кусты. Дверь украшена изображением тропинки, уходящей вдаль под зелёные своды. Сейчас дверь совсем другая, с небольшим окошком — видимо, заменили.

— Теванна! — зову я, стряхнув пыль с рам. — А почему картины перевёрнуты?

— Это картины старика Клода, — говорит она. — Он просит, чтобы все его картины висели именно так. Он, знаешь ли, видит мир по-особому.

— Ох уж эти люди творчества, — понимающе говорю я.

Когда с уборкой покончено, я решаю отправиться к Мари. Ведь ещё один свёрток я так и не доставил. Гилберт соглашается составить мне компанию, и мы выходим вместе.

— И всё же не понимаю, — говорю я, пока мы идём по площади, — отчего ты не сказал Эрнесто правду. Он был бы только рад отправить команду на поиски брата, и не пришлось бы таиться и погружать матросов в сон.

— Мне пришлось бы сказать: «Эрнесто, ты не знал этого, но твой брат был колдуном. К тому же им под конец начало овладевать безумие. Ах да, есть и хорошая новость: вероятно, он жив. Я отправлюсь за ним, но не знаю, в каком состоянии его найду. Может быть, он окончательно свихнулся и живёт, как дикий зверь. Может, стал калекой. Может статься, мне не удастся его вернуть, если он этого не захочет, а может, он меня даже убьёт — кто знает, что у него сейчас в голове».

Гилберт останавливается и продолжает, обернувшись ко мне: