Все ураганы в лицо

Анна Андреевна сидела за столом ни жива, ни мертва, бросала тревожные взгляды на Фрунзе. А он продолжал невозмутимо студить чай на блюдце.

— Милости просим к столу, — пригласила мать Анны.

Урядник перекрестился на икону и сел.

— А у вас в гостях незнакомое лицо, — сказал он бесцеремонно.

— Дальний родственник, батюшка. На поправку здоровья приезжал. А теперь вот — снова на фронт. Ждет подводу.

— Ну это другое дело. А то я вот по всему уезду дезертиров и укрывающихся ловлю. Вижу: у Додоновых незнакомое лицо, думаю, проверить надо. Уж не дезертир ли? Хе-хе-хе.

Фрунзе поставил блюдце, с ненавистью взглянул на урядника, порылся в кармане и положил на стол документы. Урядник догадался, что допустил бестактность.

— А вы не серчайте, молодой человек. Все вы, фронтовые, ух как злющие. Я ведь по службе. Насчет подводы не извольте беспокоиться. Да ее и искать далеко не нужно. Вам, как понимаю, на станцию. Мне тоже до Кораблино. В розвальнях всем места хватит. И вам, и провожающим. Тулупчики с собой возьмите.

Фрунзе поразмыслил. Вроде без подвоха. Анна Андреевна вынула из буфета рюмку, графин с водкой, налила уряднику. Выжрав графин водки, урядник стал пунцовым, повеселел.

— И э-э-эх, прокачу с ветерком! Мой саврасый, поди, застоялся…

Анна Андреевна сообщала сестре Марии: «За все время нашего пребывания было одно нарушение нашего покоя — к нам заехал урядник».

Из Минска Фрунзе дал телеграмму в Читу Софье Алексеевне: «Выезжай».

Она, не раздумывая, бросила работу в Переселенческом управлении и приехала. Он бежал по перрону. Мимо — стекла вагонов экспресса. Она стоит с чемоданами на ступеньках. Знакомые темные смеющиеся глаза, опушка воротника, высокая меховая шляпка, меховые сапожки. Она не ожидала, что он ее встретит. Робкий поцелуй. Оба сбивчиво рассказывают обо всем сразу; смеются счастливые оттого, что наконец вместе. Приехала, приехала! Одно только слово — а как звенит! Едут в его крохотную комнату над Свислочью. На бледном небе яркое солнце, снег прорезан синими тенями.

Потом она устраивает елку. Вынимает из чемодана сахарный пряник. Он уже оббился, по лицу краснощекого Деда Мороза — ломаная ниточка трещины в сахаре. Серебряные звезды.

— Все как у людей, — говорит она с усталой и ласковой улыбкой.

За синеватыми узорами стекол — сыпучие сугробы. Она сидит, накинув на плечи меховую накидку. В нетопленом Минске сейчас холодней, чем в Чите. И все-таки никогда обоим еще не было так уютно, как сейчас. Он думает о семейном счастье. Все как у людей…

— Не хочу учиться, хочу жениться! — говорит он шутливо. — Завтра же… Такого счастья еще не было никогда в моей жизни.

Ему казалось, что жандармы, потеряв его след, угомонились. Но приходит посыльный от Любимова. Записка:

«Немедленно переходи на нелегальное. Здесь оформим как отпуск. Есть предписание Эверта и полицмейстера о твоем аресте. Софью Алексеевну на время устроим в отделение Земского союза в Лунинец. Не теряй ни минуты».

Он протянул ей записку. Она побледнела.

— Встретимся в Лунинце. Иди, Миша, а то я умру от страха за тебя…

— Короткое же наше счастье… Гоняют, как соленого зайца. До каких пор?..

Он-то сразу догадался, кто его выдал. И тут случайность сыграла свою роль. Сегодня утром в Комитете земского союза в хозяйственный отдел зашел некто прапорщик Романов. Он говорил с Любимовым о каких-то армейских хозяйственных неурядицах, а сам искоса поглядывал на Фрунзе. Фрунзе-то его сразу узнал. Они ведь были знакомы еще по Шуе. Романов тогда не носил погон, он находился на тайной службе у полиции. Рабочие относились к нему с подозрением, не сомневаясь, что он провокатор. Это был тот самый агент, который в 1907 году сообщил уряднику Перлову о том, что Арсений объявился и выступает на митинге рабочих завода Толчевского. Утром Романов притворился, что не узнал Фрунзе. Но конечно же узнал. И сразу побежал к полицмейстеру. Полицмейстер связался с Гирсом, а тот — с командующим Западным фронтом.

Все происходило именно так. Получив предписание Эверта, минский полицмейстер заготовил приказ об аресте Михайлова Михаила Александровича.

— Взять его и доставить ко мне! Это большевистский агитатор Фрунзе, бежавший из Сибири…

НАЧАЛЬНИК МИЛИЦИИ — ЭТО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГУБЕРНАТОР

Когда утром у подъезда особняка раздался шум автомобиля, минский губернатор Гирс не придал этому значения. Лежа на диване, он читал газету и прихлебывал из чашки кофе — его обычный завтрак. Сегодня ему почему-то вдруг невероятно захотелось гречневой каши. Простой гречневой каши без всяких приправ. Он уже хотел позвать повара, но раздумал. В конце концов нужно беречь фигуру. Из большого зеркала на Гирса глядел обрюзгший человек средних лет.

Вошла жена. Голова ее была обмотана мохнатым полотенцем, как чалмой, и пахло от нее горячей мыльной водой и свежестью. Гирс знал: серное мыло, пятьдесят граммов розовой воды, сто граммов лавандового спирта, сто пятьдесят граммов уксуса — всё это при жирной коже. А чтобы росли ресницы, нужно смачивать их касторовым маслом… «Мне бы твои заботы…» — подумал он. Заученно сказал:

— Вы чудная, изумительная женщина!

— Не правда ли? Вы такой чуткий! Для всей империи мой муж — чиновник правительства, но для меня — вы всего лишь маленький мальчик, которому нужна мать.

Она ушла, и Гирс вздохнул с облегчением. Мысли его вернулись к только что прочитанной газете. Да, всюду неспокойно. Трудно быть губернатором в прифронтовом городе. Начальник жандармского управления недавно жаловался, что врагов правительства развелось так много, что жандармы и полицейские прямо-таки сбиваются с ног. Взять хотя бы массовое выступление солдат на станции Осиповичи и на гомельском распределительном пункте. Тут уж не обошлось без большевистской агитации. А на фронте вообще черт знает что. Эверт — безвольная тряпка. Только вид бравый. Расчесывает крашеную бороду особым гребешком. А лоб вогнутый, и руки тонкие. Провалить все наступательные операции!.. Защитник отечества…

Гирс любил эти утренние часы, когда никто не мешает размышлять о политике, о назначениях, повышениях и наградах.

Он поморщился и не сразу понял, что произошло, когда дверь распахнулась и на пороге показались вооруженные люди с красными бантами на шапках и фуражках. Вперед выступил плотный человек среднего роста в кожаном пальто.

— Именем революции вы, действительный статский советник Гирс, арестованы!

— Что, что, кто вы такой?! Почему врываетесь в мой дом без разрешения?

— Я начальник народной милиции Михайлов.

— Но по какому праву?

Фрунзе взглянул на него с презрением.

— На основании решения Минского Совета рабочих и солдатских депутатов. Революция! Самодержавие пало.

— Но без предписания свыше я никуда не пойду…

— Пойдете.

— Но это невозможно!

— Слишком много «но». Одевайтесь или уведем в халате. Время не ждет.

Его под охраной провели к грузовому автомобилю, где сидели, также под конвоем, начальник жандармского управления, полицмейстер и еще несколько высокопоставленных чиновников.