Все ураганы в лицо
Шрифт:
— Выходит, так.
— Это же предательство, прямое предательство! Самару мы не можем отдать, не имеем права. Колчак потеснил нас. Что из того? Почему мы должны бежать без оглядки? Поступать так — значит подыгрывать Колчаку. Выход Колчака на рубеж Средней Волги будет означать стратегический прорыв Восточного фронта. Противник получит выгодное исходное положение для вторжения в глубь Республики по семи железнодорожным магистралям. Или Троцкий хочет, чтобы мы собственными руками открыли Колчаку ворота в Москву? Ничего не могу сказать о других армиях, но Южная группа готова не только к обороне, но и к наступлению.
— Я это знаю. И согласен с вами. Но какие аргументы, помимо названных вами, мы можем выдвинуть против плана Троцкого? Он жмет на Вацетиса, и Вацетис вынужден был с ним
Михаил Васильевич пристально посмотрел на Каменева и спросил:
— Скажите откровенно, Сергей Сергеевич, вы доверяете Троцкому?
Каменев пожал плечами.
— Я знаю одно: Троцкий меня не любит. Да и за что любить ему меня? Он всякий раз напоминает мне, что я полковник царской армии и не должен влезать в политику. От вас, мол, требуется одно: командовать. Но ведь Вацетис — тоже офицер старой армии, а ему доверили все вооруженные силы Республики, то есть, находясь на столь высоком посту, он воленс-ноленс обязан заниматься политикой. И как я могу отмахиваться от политических вопросов, когда они неразрывно связаны с каждым шагом на фронте? Ведь я не нанимался к Советской власти, а поклялся служить ей верой и правдой. Меня ведь тот же Колчак с радостью вздернул бы на первой осине. И не за то, что я командую фронтом, а за то, что я служу Советской власти; я сам стал частью этой власти. Вот вы старый большевик. Объясните, как я должен действовать в подобных случаях? Одно скажу: Троцкому я не доверяю. Никакими соображениями нельзя оправдать отвод войск за Волгу. Я ведь — военный человек и кое в чем разбираюсь…
— Я ждал такого ответа. Сегодня же дам телеграмму на имя Владимира Ильича, обрисую обстановку. Уверен: Ленин запретит отступать за Волгу. Не аргументы, а свой, тщательно продуманный план должны мы противопоставить пораженческому плану Троцкого. У меня уже есть кое-какие наметки. Хорош ли, плох наш план, но за Волгу мы не отступим!
Фрунзе подошел к карте.
— Вот нас пугают распутицей. Но ведь она — не только для нас, но и для того же Ханжина. Его армия, двигаясь вдоль единственной железной дороги, неминуемо растянется в глубину. А это как раз нам и нужно: мы сможем бить его по частям. Я прикидывал и так и эдак и вот к чему пришел: Колчак не сможет все время держать свои силы в кулаке, взаимодействие его частей неизбежно нарушится. Мы уже видим, что левый фланг армии Ханжина отстал от главной группировки. И если бы нам удалось создать сильную ударную группу… Обстановка подсказывает, что такую группу можно создать лишь на правом фланге фронта. Здесь наши войска образовали выступ в сторону войск Колчака, здесь мы угрожаем его основным силам, идущим на Самару… Понимаю: создать группу будет нелегко. Но иного выхода нет. Мощный кулак. Энергичным наступлением во фланг и тыл главной группировки белых разгромить ее и отрезать от путей отхода на восток! На оренбургском и уральском направлениях можно продолжать ограниченными силами оборонительные действия. Главный удар, как опять же подсказывает обстановка, лучше всего нанести из района Бузулука на север по флангу и тылу… Это, разумеется, предварительные соображения.
Он замолчал. Молчал и Каменев. Несколько минут он находился в глубокой задумчивости, потом поднялся, быстрыми шагами подошел к Михаилу Васильевичу.
— А знаете, тут что-то есть!.. Разделить фронт на две оперативные группы… Из района Бузулука — на север по флангу и тылу главной группировки Западной армии… Гм.
По всему было видно, что его мысль работает с удесятеренной быстротой. Нужен был лишь толчок, импульс.
Наконец он произнес таким тоном, словно убеждая самого себя:
— Теперь и я вижу, что Колчак бьет растопыренными пальцами. Он так и не определил точно направление главного удара. Я, кажется, разгадал его замысел: наступлением Сибирской армии на Вятку, Вологду он стремится соединиться с Миллером и интервентами на севере; Западную армию хочет вывести на Среднюю Волгу для соединения с Деникиным. Так сказать, желание усесться сразу на два стула. Вот где самое уязвимое место плана Колчака! Мы должны помешать ему
встретиться с Деникиным.— Мы его просто уничтожим!
Сергей Сергеевич сощурился.
— Да, конечно, мы должны его уничтожить. И ваши предварительные соображения, если хотите знать, очень смелы. Да, очень смелы. Гениально просто и смело. Мне даже сдается, что по смелости замысла ваш план контрнаступления не имеет себе равных! Вернее, зерно плана. Но вот удастся ли нам создать в короткие сроки ту самую мощную группу, о которой вы говорили? Я уже предвижу все возражения Троцкого.
— И я предвижу. Но не сомневаюсь, что ударную группу создать удастся.
— Хорошо. Обсудим все на заседании реввоенсовета.
На заседании оппозиции не было: идею плана контрнаступления одобрили. Ведь все это считалось как бы предварительным. А вот утвердит ли Москва? Во всяком случае, Каменев должен ехать в Москву, в ЦК. Там придется противостоять Троцкому, доказывать. А время не терпит… Ну а группа, ударная группа? Ее нужно создавать сейчас, немедленно. И создавать ее будет Фрунзе! Возможно, в нее войдут все армии, кроме Второй и Третьей.
— Берите на себя все полномочия и все обязанности по подготовке контрнаступления, — сказал Каменев. — Я потребую, чтобы вас утвердили командующим этой оперативной группой.
Все было слишком неожиданно. Ведь Фрунзе высказал только то, что ему казалось само собой разумеющимся. Не с неба же они упали, его «предварительные соображения»! Изучая обстановку изо дня в день, прямо-таки невозможно прийти к другому выводу.
Да, Колчак перешел в генеральное наступление, он добился серьезного успеха. И разве может его задержать даже такой могучий водный рубеж, как Волга? Лишь живая сила… И вот из шести армий фронта Каменев готов, если потребуется, отдать в распоряжение Фрунзе четыре, то есть вверить ему судьбу всего фронта, если учесть, что Вторая и Третья армии откатились чуть ли не до Вятки и Камы, чуть ли не до Казани.
То чувство, которое испытал при этом Михаил Васильевич, нельзя было назвать ни страхом, ни растерянностью. То было знакомое чувство: чувство личной ответственности. И оно самое гнетущее. Взять в свои руки фронт, который стал за несколько дней главным, основным. Взять его в самый тяжелый момент. Кто-то не подготовил армии, кто-то не разгадал заранее замыслов противника, кто-то прошляпил, дал застать себя врасплох, а Фрунзе в этот критический момент должен взять все просчеты других на себя. Здесь будет решаться судьба Советского государства: быть ему или не быть? Фрунзе, сам того не желая, выдвинулся на первое место. И он знал: план утвердят, не могут не утвердить. И вся основная тяжесть ляжет на его плечи, многое будет зависеть от его оперативности, от подвижности его мысли, военной мысли.
Та задача, которую он выполнял до сих пор: не допускать белоказаков к Волге на участке Саратов — Сызрань, показалась ему сейчас мизерной. Он их не только не допустил, но и отогнал, раздавил.
…Он стоял на краю обрыва, и ветер раздувал полы его шинели. Да, на заседании реввоенсовета он согласился. Ведь другого выхода все равно нет: он высказал идею плана, он и должен воплотить ее в жизнь. Кто лучше него понимает идею этого плана, его частности, кто, кроме него, сможет во всех деталях разработать план? Фрунзе поставил жесткое условие: никто не должен связывать ему руки. Подготовка контрнаступления проводится в строжайшей тайне. Он требует полного доверия!.. Вторым членом реввоенсовета Южной группы будет Новицкий. Сейчас же нужно назначить начальником 25-й дивизии Чапаева. Комиссаром к нему — Фурманова.
Все его предложения приняли.
После заседания Сергей Сергеевич сказал:
— Троцкий прислал еще одного своего соглядатая: некий Авалов. Рекомендует на должность командующего Четвертой армией. Хочу вас познакомить.
Каменев вызвал адъютанта.
— Авалова ко мне!
Авалов, Авалов… Михаил Васильевич рылся в памяти. Неужели тот самый?.. Губернский комиссар Керенского в Минске?.. Мало ли однофамильцев!..
Но это был тот самый Авалов. Он сразу узнал Фрунзе, но не побледнел, не стал грызть ногти, как с ним случалось в минуты волнения. Это был уверенный в себе человек, посланный сюда председателем Реввоенсовета.