Все женщины – химеры

Мариэтта села на диван перед телевизором точно на то место, где обычно сижу я, там продавлена ямка моей жопой, повела рукой, экран тут же засветился новостями в десятках окошек.

Я буркнул ревниво:

– Даешь… Я думал, слушается только меня.

– Мы полиция, – ответила она с достоинством. – Мы почти имеем право.

– Ой, – сказал я опасливо, – а на что еще почти имеешь?

– Сюрприз, – сказала она, не поворачивая головы. – Кто тебе такую программу составлял? Один футбол и голые женщины… Как не стыдно за такое однообразие?

– Там еще есть и хоккей, – сообщил я, защищаясь.

Она повела ладонью, всмотрелась с заметным отвращением на лице.

– Хоккей и те же голые девки… Оригинал!

– А зачем что-то особое? – возразил я. – Оригиналы подозрительны. Их не принимают в обществе, а если и принимают, то как чудаков или вовсе клоунов, но не как равных. Потому лучше быть неприметной доской в заборе, чем заметным столбом или даже столпом… Проживи незаметно, сказал Иисус!

Она посмотрел на меня внимательно.

– Кофе у тебя в самом деле хорош… А что еще, говоришь, у тебя от лукавого?

– Есть, – заверил я. – Тебе пистолет не натирает?

Она медленно отстегнула защелку на кобуре и вытащила его так же неспешно, но вдруг резким движением швырнула в мою сторону.

– Положи куда-нибудь.

Я инстинктивно поймал одной рукой, Мариэтта застыла, и я понял, что крепко держу рукоять в ладони, а ствол направлен в ее сторону. Я тут же повернул дулом в пол, а она с некоторым напряжением перевела дух и бледно улыбнулась.

– Видел бы ты сейчас свое лицо.

– Думаю, – сообщил я, – оно такое же милое и человечное, как и весь я, такой гуманный и эстетичный.

Она молча смотрела, как я положил пистолет на стол, пальцы чуть подрагивают, но это вижу только я. Если бы попытался поймать, то либо промахнулся бы, либо эта железяка больно ударила бы по руке и отлетела в сторону. Но когда вот так бездумно, то поймал даже не за ствол, а именно за рукоять, а палец сразу и сам по себе оказался на спусковой скобе.

– Ты все-таки животное, – сказала она уверенно. – Но умеешь прикидываться.

– Это оскорбление, – заявил я. – Прикидываются женщины.

– В чем же я прикидываюсь?

– Во всем, – уверенно сказал я не моргнув глазом.

– А конкретно?

– Во всем, – повторил я упрямо.

– Нет, ты скажи!

– А что говорить, – сказал я. – По тебе видно. Во-первых, рыжая…

– Я не рыжая!.. Это цвет такой.

– Во-вторых, – сказал я почти озлобленно, – ты все-таки женщина. Вон у тебя какие заметные вторичные половые признаки… Даже признаками при таких размерах называть неловко. А в-третьих, почему ты вот такая злобная, уверена, что утащишь меня в постель?

Она запнулась, уставилась злыми глазами, подумала и выпалила еще злее:

– Просто уверена!

Глава 15

Да, у нее хороший муж и умненький ребенок, но это не значит, что семейный статус обязывает вести себя так же, как положено было держаться ее матери и бабушке. Или моим.

Уже из постели, лежа рядом и деловито ощупывая меня, позвонила домой и сообщила мужу, что остается ночевать у подозреваемого, а утром сразу на службу, а после нее «Увидимся, милый».

Я старался не показать, что чувствую некоторую неловкость. Пребывание в Нижних Долинах с его нравами сказывается. Наши родители сумели отделить секс от деторождения, сделав тем самым революцию, а мы окончательно убрали те пережитки, что сопутствовали старому сексу с его угрозой забеременеть и родить «чужого» ребенка, как будто ребенок может быть чужим!

Потому мы, как новое поколение, сразу же быстренько повязались, пуляция способствует большему доверию и откровенности, за это время кухня приготовила роскошный ужин.

Таймер дважды напомнил, что все готово, а если пирог перестоит в печке, то корочка станет жестче.

Мариэтта, раскрасневшаяся и с блестящими глазами, жарко выдохнула:

– Ох… что он сказал?.. Корочка?

– На пироге, – подсказал я. – Затвердеет.

Она встрепенулась.

– Так чего мы лежим?.. Пойдем жрать!

– Ужин, – пробормотал я, – переходящий в завтрак – это когда жрут всю ночь…

– И не надейся, – отрезала она и, красиво соскочив с постели, пошла на кухню, эффектно двигая вздернутыми, как у Елены Черной, ягодицами с безукоризненно гладкой кожей.

На кухне тепло, я сам обычно пренебрегаю одеждой, а напяливаю на себя что-нить только перед «выходом в люди», потому и сейчас ужинали, не стесняя себя ничем лишним, при нынешнем уровне косметической хирургии почти немыслимо встретить человека с отвратительной фигурой или безобразными пятнами на теле.

Длинная лапа манипулятора дотянулась с пирогом до стола. Мариэтта сказала насмешливо:

– А на кухонных роботов денег нет?

– Я бедный, – сказал я с достоинством. – Бедность – наследница музы, а кто сжился с бедностью – тот богат.

Она фыркнула:

– С деньгами бедность переносить легче. Судя по твоему «стронгхолду», конечно.

– Давай за стол, – сказал я. – Нечего щупать детективными глазами мою мебель. Царапины остаются.

Она оглянулась на плиту.

– А что там у тебя кроме пирога?

– Холодное мясо, – объявил я, – семга, орехи, зелень и что-то еще непонятное.

– Тогда надо спешить, – сказала она с сарказмом. – Сам такое меню придумал?

– Зачем? – ответил я в изумлении. – Мужчины должны жрать все. Иначе какие они мужчины?

Она села за стол, красиво подобрав ноги, на меня поглядывает искоса, потому что ее пистолет так и остался лежать на середине стола, как самое главное блюдо. Проверочка, похоже, ей удалась, хотя, видел, чуть не уписалась, когда дуло неожиданно быстро холодно и мрачно взглянуло ей в лицо.

– Это что? – спросила она. – Какое-то у тебя подозрительное все…

Я пожал плечами.

– Мой дедушка говорил «Хлеб да каша – вся еда наша». А сейчас миллиард продуктов доступны, все что пожелаешь!