Всего одно злое дело

Поэтому Доути не хотел, чтобы она узнала, что он начал беспокоиться. Эмили была полностью занята поисками любовного гнездышка сорокапятилетнего банкира и его двадцатидвухлетней любовницы, поэтому ему удавалось избегать встреч с ней. У нее действительно было много работы, и она мало задумывалась о его собственных занятиях. Но через два-три дня файл на банкира будет собран – фото, слипы кредитных карточек, телефонные звонки и все остальное, – и после того, как семейная жизнь этого идиота разрушится, отношения Дуэйна с Эмили Касс тоже будут поставлены под угрозу. Ему надо было придумать какие-то ответы для своей помощницы. Он не мог позволить себе потерять ее, со всеми ее способностями, а Доути знал, что это произойдет, если он не сможет разобраться с тем, что происходило в Италии.

Отчасти это и было причиной его прогулки: сначала анализ, затем принятие решения, и только потом действие. Все началось с приобретения разового телефонного аппарата. Если бы Дуэйн сделал какие-нибудь подозрительные звонки из офиса, Эм набросилась бы на него, как тигрица.

В принципе, дело должно было уже закончиться. Во всем этом не было ничего сложного. Доути уже давно должен был услышать «все в порядке», после этого «все хорошо», а в конце – «arrivederci» [203] . Ничего из этого Дуэйн не услышал, и теперь он понимал, почему. В первую очередь потому, что ничего не вышло.

203

Прощайте (итал).

– Я не знаю, – услышал он ответ на свой вопрос: «Что, черт возьми, происходит?» – когда на его звонок ответили.

– Что значит «я не знаю»? Вам платят за то, чтобы вы знали. Вам платят за то, чтобы вещи происходили.

– Все было сделано, как вы просили. Но где-то что-то пошло не так, и я не знаю, где.

– Как, во имя Господа, вы можете этого не знать?

На другом конце повисла тишина. Доути напряженно вслушивался. В какой-то момент он подумал, что связь разъединилась, и он уже хотел перезванивать. Но в этот момент в трубке раздалось:

– Я не мог рисковать. Я не мог сделать так, как хотели вы. С использованием mercato. Меня бы сразу запомнили.

– О mercato заговорили вы, а не я, дурак вы долбаный. Это совсем не обязательно должно было произойти на mercato. Это могло случиться где угодно: в школе, в парке, на ферме…

– Все это не важно. Вы не понимаете одного… – Пауза, затем: – Вы не можете обвинять меня. Вы хотели, чтобы ее нашли, и я ее нашел. Я сообщил вам имя. Я дал вам место и координаты. Вы захотели украсть ее, не я. Если бы я знал заранее, что таковы ваши намерения, я бы никогда… как это у вас говорится, не сел бы с вами на этот поезд.

– Но вам понравилась идея заработать неплохие деньги, сукин вы сын.

– Думайте что хотите, мой друг. Но то, что полиция до сих пор не смогла найти ее, говорит о том, что мой план правилен. Giusto [204] , как мы говорим.

Доути почувствовал холод в трусах, когда услышал «мой план». Ведь должен был быть всего один план. Его план. Забрать девчонку. Спрятать ее. И ждать, пока он скажет, куда ее доставить. Тот факт, что, оказывается, был еще один план, о котором он ничего не знал, лишил Доути дара речи. Но он все-таки произнес:

204

На все сто (итал.).

– Ты хочешь получить деньги Муры. Это было твоей целью с самого начала?

– Pazzo [205] , – услышал он в ответ. – Вы прямо как ревнивая жена.

– И что это, черт возьми, должно значить?

– Это значит, что копы вышли на меня, sciocco [206] . Это значит, что мой план не сильно отличался от вашего. А сейчас я буду сидеть в камере и ждать, что il Pubblico Ministero решит со мной делать. И в камере я не из-за того, за что вы меня ругаете. Вы хотели, чтобы ее украли? Я это организовал. Capisce [207] ?

205

Ненормальный (итал.).

206

Глупец (итал.).

207

Понятно (итал.).

Наконец Доути понял, о чем идет речь.

– Кто-то еще… Ты сошел с ума? Что он с ней сделал? И, вообще, это был «он» – или ты обратился к какой-нибудь итальянской бабульке, которой нужны бабки? А почему не албанский иммигрант? Или африканец? Или чертовы румынские цыгане? Ты хоть знаешь, кому это все поручил? Или это был просто уличный прохожий?

– Эти ваши оскорбления… Они ни к чему не приведут.

– Мне нужна эта девочка.

– Мне тоже, хотя, подозреваю я, по совсем другой причине. Еще раз говорю: я все закрутил, как и обещал. Что-то произошло, и я не знаю, что. За ней поехали, чтобы закончить эту историю, но… посыльный, который за ней поехал… Я не знаю.

– Что? Что именно ты не знаешь?

– Я предпринял… come si dice? [208] Осторожность. Нет, предосторожность. Мне казалось, что будет умно, если я не буду знать, где ее прячут. Тогда, если полиция вышла бы на меня, а это уже произошло, я не смог бы им ничего сказать, не важно, как долго меня допрашивали бы.

– То есть, – сказал Доути, – ты даже не уверен, жива ли она? Этот… этот твой посыльный мог украсть и убить ее. Она могла не повести себя как безмолвная жертва уличного похищения, она могла поднять шум. Он мог даже запихнуть ее в багажник машины, где она задохнулась… И вот – здравствуйте, я ваша тетя, он посреди улицы с трупом в багажнике.

208

Как это говорится (итал.).

– Этого не случилось. Этого не могло произойти.

– Да откуда ты знаешь?

– Я очень тщательно отобрал… посланца, давайте так его назовем. Он с самого начала знал, что выплата его полного гонорара зависит от состояния девочки и ее здоровья.

– Ну, и где он? Где она? Что же все-таки случилось?

– Именно это я сейчас и пытаюсь выяснить. Я звонил, но пока безрезультатно.

– То есть что-то пошло не так. С этим ты согласен?

– Si. Sono d’accordo [209] , – послышался ответ. – Прошу вас поверить, что я обязательно выясню, что же все-таки произошло. Но поймите, мне приходится соблюдать осторожность, потому что полиция следит за мной.

209

Да, согласен (итал.).

– Да хоть швейцарская гвардия, мне по барабану, – сказал детектив. – Я хочу, чтобы девочка была найдена. Сегодня.

– Сомневаюсь, чтобы это было возможно, – сказал его собеседник. – Сначала надо найти того, кто за ней поехал. До этого я буду знать не больше, чем вы.

– Тогда, черт возьми, найди посыльного! – взревел Доути. – Потому что если я приеду в Италию сам, счастья тебе это не принесет.

Сказав это, он сломал телефон пополам. Дуэйн стоял на мосту, по которому проходила Ганмейкерс-лейн над каналом Хертфорд-Юнион. Он выругался, швырнул обломки в тяжелые, мрачные волны и следил, как те медленно погружаются в воду, надеясь, что это еще не метафора того, что происходит с его жизнью.

Апрель, 28-е

Лукка, Тоскана

Сальваторе Ло Бьянко, как и всегда, предложил своей матери помощь. Она, как всегда, отказалась. «Никто, – сказала она, тоже как всегда, – не будет мыть и полировать надгробную плиту на могиле его отца, пока жива его верная жена. Нет, нет, нет, figlio mio [210] , это не займет много времени. Не больше, чем потребуется на то, чтобы доковылять до источника, развести мыло и приготовить полироль, и тереть эту плиту до тех пор, пока в ней не станет отражаться мое старое скорбящее лицо и небо, с этими великолепными облаками надо мной. Однако ты можешь посмотреть, figlio mio, как это делается, чтобы потом самому ухаживать за камнем, когда мое несчастное тело, наконец, упокоится рядом с твоим отцом».

210

Мой сын (итал.).