Встреча

Лайлу усадили между капитаном и первым офицером. Она казалась немного рассеянной, но время от времени поворачивалась то к капитану Бисли, то к офицеру Коллинзу и что-нибудь спрашивала. Однако она по-прежнему бросала взгляды в сторону стола в дальнем углу, за которым сидела миссис Дайер с друзьями. Стэнниша Уитмана Уилера за тем столом не было. Казалось, его всегда усаживали на несколько столов дальше.

Тем временем унесли бульонные чашки и принесли второе – крохотулишные, на взгляд Этти, бараньи отбивные с заключённой в маленькое бумажное жабо костью.

– Этти, не играй с едой, дорогая, – склонившись к дочери, прошептала миссис Хоули.

– Когда на бараньей отбивной надеты штаны, она напрашивается на то, чтобы с нею поиграли, – пробормотала Этти.

– Скажите, мисс Генриетта, а вы ходите в школу мисс Гудоу для юных леди, как ваша сестра Кларисса? – спросил Сэмюэль Эймс.

Этти подняла взгляд и улыбнулась. Было мило с его стороны вовлечь в разговор и её.

– Ещё нет. У меня гувернантка. Но в следующем году. Так, папочка?

– Да, думаю, так. Генриетта очень яркая девочка. Думаю, там она расцветёт.

– А потом я надеюсь расцвести в Рэдклиффе, – добавила Этти.

– Бог ты мой! – воскликнул Сэмюэль Эймс.

– Я того же мнения, мистер Эймс, – с ловким вздохом ввернула Эдвина.

Краем глаза Этти увидела, как Лайла встала, извинившись перед капитаном и первым офицером, и, обогнув стол, подошла к матери.

– Мама, прошу разрешения уйти. Я чувствую приближение ужасной головной боли.

– Конечно, дорогая. Хочешь, чтобы Кларисса или Этти тебя проводили?

– Со мной всё будет хорошо. Если мне что-нибудь понадобиться, есть мисс Дойл.

Эттины губы сложились в мрачную линию, и девочка уставилась на штаны бараньей отбивной. «Почему это Лайле разрешается страдать от головной боли, а мне нет?» Теперь она никуда не сможет уйти, хотя придумала ещё несколько мест, где могла бы поискать Ханну. Но две больные головы за одним столом были недопустимы.

Разговор повернулся к беглой убийце.

– О, вы ещё не слышали? – спросил капитан Бисли. – Новость принёс Маркони сегодня утром. Да, девушка, отравившая герцога Кромптона, сбежала два дня назад.

– Что? – задохнулся Гораций Хоули. – Эта девушка – дочь бар-харборского преподобного Стивена Сноу, летнего священника. Он должен был стать епископом епископальной епархии Нью-Йорка. Как её звали?

– Люси Сноу, – сказала Этти.

– Ужасно… ужасно… – проговорил джентльмен, сидящий с другой стороны от её отца. – Её должны были повесить.

Этти осмотрела сидящих за столом. Они что, выглядели разочарованными? Не совсем. Дело было в другом: они выглядели явно довольными «жареной» темой разговора.

– Говорят, герцог узнал о ней что-то скандальное и был готов предать это огласке. Вот почему она его убила, – предположил Сэмюэль Эймс.

– Не знаю, – проговорил джентльмен. – Но это неподходящая тема для ужина.

Вот теперь все действительно выглядели разочарованными. Им предстояло дождаться конца ужина, когда мужчины пойдут в курительную пить бренди, а женщины отправятся в дамскую комнату, чтобы на собственной территории начать обсасывать сплетни, порождённые убийством.

К тому времени, когда официант принёс десерт – лебедей из безе с шариками мороженого, – Этти была готова взорваться. Она должна была найти Ханну – если кто и должен знать, что Люси сбежала из тюрьмы, так это Ханна.

– Что теперь, Этти? – спросила мама. – Кажется, ты готова убить этого лебедя, но никак не съесть.

– Не люблю необычную еду. Не люблю ягнятину в штанах и лебедей из безе, не люблю, когда вещи выглядят не тем, чем являются. – Хотя, конечно, она не была уверена, как должно выглядеть безе. – Когда я буду вести свой дом, еда в нём будет выглядеть так, как она есть.

– Если ты поступишь в Рэдклифф и превратишься в одну из этих зубрилок, то никогда не выйдешь замуж, и у тебя не будет своего дома, который можно было бы вести. – Материнский шёпот перешёл в шипение.

– Отлично. Буду питаться в простых ресторанах. Буду есть тушёные бобы с треской. И моллюсков. Обожаю моллюсков.

– Ох, Этти! – миссис Хоули нежно сжала плечо дочери, и Этти посмотрела в прекрасные глаза матери. Какая-то часть девочки хотела, чтобы она могла быть такой, какой хотела бы мама.

– Извини, мамочка, – тихо пробормотала она.

– Хочешь пойти спать?

– Да, мамочка, – ответила Этти, скрестив пальцы на коленях.

23. Возвращение домой

За морем, в Барра-Хэде, Авалония сжала осколок окаменелости, который хранила все эти годы. Перьевидный отпечаток морской лилии, выписанный эонами [11] времени. В памяти всплыли слова матери. Авалония открыла ладонь и посмотрела на осколок. Слюдяные вкрапления, столь же яркие, что и в тот день, когда она его нашла, сверкали, словно таинственные письмена с далёкого края времени. «Их называют морскими лилиями. Они очень древние – со времени до начала времён», – женщина вспомнила слова матери, сказанные в тот день, когда Авалония и её сестра Лаурентия обнаружили, вопреки всему, два осколка окаменелости на одном и том же берегу. Ещё удивительней, что, когда девочки сложили кусочки вместе, изгибы на них оказались идентичны направлению течения Авалар, в честь которого они были названы. Авалар был смертельно опасен для всех, кроме дочерей и сыновей моря. Для русалок он был главным источником силы. Даровал жизнь и связывал морской народ с загадочными нитями их происхождения и судьбами. Он был их кровью, через которую таинственные Законы Соли просачивались в их вены.

11

Эон – единица геологического времени, объединяющая несколько эр. В исходном значении (по-гречески) «век, эпоха».

Авалония и Лаурентия были связаны этой мистической окаменелостью всю свою жизнь. Со смертью Лаурентии связь прервалась. Осколок, принадлежащий сестре, был потерян. Теперь, однако, держа свой фрагмент в руке, Авалония почувствовала, что близится знаменательное событие, грядёт великое объединение. Несколько месяцев назад она ощутила, что дочери Лаурентии нашлись. Она взяла свою арфу и, перебирая струны, запела:

Домой, домой, плывите домой – в тихий приют Барра-Хэд.

Здесь ждёт вас пещера – она ваш маяк.

Сёстры, плывите домой.

Она пела эту песню долгие месяцы, но до сегодняшнего дня ничего не происходило, женщина даже усомнилась в собственных ощущениях и вере, что три девочки – её племянницы – по-прежнему живы. Но теперь Авалония знала: они живы и возвращаются домой – плывут в Барра-Хэд.

* * *

Люси не просто набиралась сил, пока плыла, она чувствовала почти магическое покалывание, зародившееся в хвостовых чешуйках и бегущее вверх по коже. Девушка как будто бы сбрасывала мёртвые слои жизни, которыми обросла на суше, корку притворных социальных порядков, которые управляли её собственной жизнью и настолько подчинили жизнь её земной семьи, что мать подбросила яд в сумочку падчерицы.