Встретимся через 500 лет!

– Ой, щекотно!
– засмеялась та.

4. В глазах потемнело

Да, Моника Сюпервьель, любимица санатория, была жива и невредима. Относительно, конечно, невредима. Относительно, потому что дважды рассеченная шея, разверстая брюшная полость, внутренние органы, включая кишки, подернутые жирком, а также две надписи, упомянутые выше, были искусно вытатуированы на бело-бархатной коже ее животика. Закончив осмотр «картины маслом», сыщик попросил девушку одеться и пройти в кабинет профессора, где он, Эркюль Пуаро, спустя пятнадцать минут будет ее ожидать, дабы задать несколько вопросов по существу дела.

В указанное время симпатичная полька, немало смущенная недавней презентацией своих органов пищеварения, предстала перед глазами Пуаро; тот предложил ей сесть за стол лицом к окну, сам с Гастингсом устроился напротив. Профессор Перен прямо сидел в своем кресле. Он выглядел удрученным.

– Итак, мисс Моника, я хотел бы узнать от вас, как это произошло, - масляно посмотрел Пуаро на девушку, когда та села.

– А я не знаю, как все это случилось, - виновато сморщила Моника носик.
– Вечером шестого января на меня опять этонакатило .Я приняла таблетки, попыталась заснуть, но ничего не вышло. Поднялась, походила по комнате взад-вперед, пытаясь думать о другом, и тут нашлась... Ну, вы знаете, что[40]. Придя в себя, полежала на полу, потом умылась и легла спать в одиннадцать с чем-то. Спала как убитая. Утром Жерфаньон даже стучался в дверь, крича, что опоздаю на процедуры, и вы, профессор, - посмотрела на Перена трепетно, - меня взгреете. Около десяти часов потащилась, полусонная, в ванную принять душ, сняла ночную рубашку и, нате вам! увидела это. Вы не поверите, поначалу я подумала, что все на самом деле, что животик мой распорот, и все наружу, и все вот-вот выпадет на пол. В глазах у меня потемнело, я бы упала, если бы не схватилась за край ванны. В общем, устояла кое-как, пришла в себя. Потрогала печень, желудок, горло, рассмотрела поближе татуировку, и... и засмеялась. Вы не поверите, но со второго взгляда она мне очень даже понравилась. Синяки на шее скрывает - можно без нашейного платка ходить и носить открытые платья. А надписи? «Шлюха» под грудью, согласитесь, очень даже пикантно выглядит, а «Джек Пот» над этим самым местом, так это же уписаться можно, как уморительно...

Профессор Перен недовольно постучал серебряной коробочкой с пилюлями по стеклу, покрывавшему стол. Девушка недоуменно посмотрела на коробочку.

– Так вы считаете, что татуировку вам сделали в вашей спальне?
– притянул ее взор недовольный голос Пуаро.

– Да, конечно. А где же еще?

– Сколько драм играется за закрытым занавесом[41]!
– не упустил профессор возможности озвучить очередной театральный афоризм из своей коллекции.

– Ну, вас, сонную или одурманенную, могли куда-нибудь отнести или отвести?
– напомнил о себе Гастингс, почеркав «Паркером» в своей записной книжке.

– Нет, ничего такого я не помню...

– Такую более чем искусную татуировку можно сделать лишь за три-четыре часа, если не пять. И вы ничего не почувствовали?
– голос Пуаро стал ледяным.

– Нет, не почувствовала, - смущенно посмотрела Моника.
– Наверное, он дал мне во сне чем-то подышать или снотворное какое...

– А...
– посмотрел Пуаро на профессора.

– Нет, - покачал тот головой.
– Хищение соответствующих медикаментов в клинике исключено.

– А... Ну, я имею в виду...

– Признаков насилия наш гинеколог[42] не обнаружил, - сказал Перен убежденно.
– За исключением, конечно, нескольких вытатуированных «ранок» на поверхности внешних губ.

– Странно...
– проговорила девушка.

– Что странно?
– спросил Пуаро.

– Засыпая следующим вечером, я вспомнила, что той ночью мне было очень хорошо... Точнее, когда этот человек возник, весь в черном, я сильно испугалась, но потом он стал говорить приятные слова, ласкать, и мне стало хорошо...

– А можете вы его описать?
– зарумянился Пуаро, подумав, что любому человеку, случись ему ласкать это непосредственное существо, вряд ли бы пришло в голову говорить неприятные вещи.

– Нет... Я пыталась его представить, но напрасно.

– Ну, скажите хотя бы какого цвета у него глаза?
– спросил профессор.

– Карие. Нет, серые... Или голубые.

– Понятно, - усмехнулся Пуаро.
– А волосы на лысине у него были длинными и короткими, не так ли?

– Да...
– беспомощная улыбка завладела лицом девушки.

– А вы подозреваете кого-нибудь?
– спросил Гастингс, улыбнувшись шутке Пуаро.

– Подозреваю?- не поняла капитана Моника.

– Ну, кто, по вашему мнению, мог на это решиться?

– Ума не приложу…

– Понятно. А недоброжелатели у вас есть?

– Нет, - решительно затрясла головой девушка.
– В Эльсиноре – нет.

– Ну, может, вы с кем-нибудь были не слишком любезны?
– спросил Пуаро.

– Я?! Была не слишком любезна?!
– серые ее глазки расширились.
– Что вы имеете в виду?!

– Ну, может, отказались с кем-нибудь потанцевать или выпить в баре аперитива?
– В санатории употребление алкогольных напитков, в разумных, само собой разумеется, дозах, не возбранялось.

– Нет... Никому не отказывала, да и не предлагал никто... Знаете, контингент у нас определенный, все дорожки песком посыпаны, хотя Катэр в гололед его не использует.

– Ну, хорошо. Вы сейчас идите, а завтра утром, проснувшись, тут же попытайтесь хоть что-нибудь вспомнить.

– Хорошо, постараюсь, - поднялась Моника со стула.
– А он больше не придет?

– Кто?

– Этот татуировщик. Мне кажется, он придет опять... Сегодня ночью, завтра или послезавтра, но придет.

– Я прикажу установить за вашей палатой наблюдение, - сделал профессор запись в ежедневнике.

– Да?
– посмотрела девушка огорченно.

– Да, - ободряюще улыбнулся профессор.
– А чтобы вы окончательно успокоились, скажу, что от ваших татуировок через полгода останутся одни воспоминания – они сделаны нестойкими красками.

– Нестойкими красками?..
– огорчилась девушка.
– Как жаль...

– Вы свободны, мадмуазель, - улыбнулся тот.
– Через десять минут у вас душ Шарко.

– Я помню, профессор, - кивая, удалилась Моника.

5. Nuthouse

– А теперь, я думаю, вы хотите осмотреть мадемуазель Лиз-Мари Грёз?
– вопросил профессор Перен, когда дверь за Моникой Сюпервьель затворилась.

– Certainly, doctor, Но не в морге – я сыт им по горло, - рассеянно ответил Пуаро. По его лицу невозможно было понять, о чем он думает - о предстоящем ужине или деяниях Потрошителя.

– К сожалению, должен вас покинуть, - встал с места Гастингс.
– Через десять минут я должен быть у диетолога.

– Конечно, конечно, идите, - разрешил профессор, сосредоточенно крутивший телефонный диск.

Смущенный Гастингс ушел, осторожно притворив за собою дверь. И Перен, и Пуаро знали о нежных его чувствах к мадмуазель Лиз-Мари. И сообразили, что причиной ухода со сцены верного оруженосца Пуаро было нежелание лицезреть девушку в составе следовательского консилиума.

– Будьте любезны, пригласите к телефону Лиз-Мари, - соединился профессор с обеденным залом.
– Ах, это вы, мадмуазель? Извините, не узнал, богатой будете. Зайдите, пожалуйста, в мой кабинет... Хорошо... Жду.