«Вся правда о слове «Навсегда»

время я чувствовала и странную умиротворенность, когда нужно было

справляться с навалившимся на меня хаосом. Кроме того, помимо

беспорядка тут было еще и веселье – и я очень ценила это. Кристи постоянно

возвещала: «Вхожу!», когда открывала дверь, а затем торжественно вносила

то, что было у нее в руках – поднос, салфетки или собственную косметичку.

Берт поджидал у дверей Уэса, надеясь поймать его (что никогда ему не

удавалось, потому что брат открывал дверь и констатировал: «Берт, я тебя

вижу»). Я также узнала, что, когда Делия нервничает, она начинает

мурлыкать что-то себе под нос, обычно это была мелодия из «Американского

пирога», а вот Моника никогда не переживала, да и выражение на ее лице

менялось довольно редко. А еще я узнала, что всегда могу рассчитывать на

одобрительно приподнятую бровь Уэса и тихий саркастичный комментарий,

ну или просто на дружелюбный взгляд, когда я чувствовала, что все валится

из рук. Вообще, что бы ни происходило, в «Wish» всегда был кто-то готовый

встать на твою сторону, и это ощущение плеча было полной

противоположностью тому, что я видела и чувствовала в библиотеке или где

бы то ни было. Наверное, именно поэтому мне так нравилось работать здесь,

и неважно, какая катастрофа случалась в следующий раз. Здесь я понимала,

что живу, что я – счастлива.

Но, когда праздник заканчивался, мы все стояли возле машины, смеясь

и рассказывая истории об индюках и милых гостях, а организаторы

рассчитывались с Делией, я чувствовала, как шаг за шагом возвращается та

моя жизнь, из которой я вырывалась на последние несколько часов. Я

вспоминала, что на следующее утро должна быть в библиотеке – и все снова

становилось на свои места.

– Мейси, - окликала Кристи, когда мы помогали Делии убирать посуду

и остатки угощения на ее импровизированной кухне и готовились уже

расходиться, - ты едешь с нами сегодня?

Она каждый раз повторяла свое приглашение, хотя я всякий раз

отказывалась от него. Я ценила это. Приятно знать, что у тебя есть выбор,

даже если на самом деле ты не можешь выбирать.

– Нет, не могу, - говорила тогда я. – Я занята.

– Ну ладно, - пожимала она плечами. – Тогда в следующий раз,

хорошо?

Вот так все и происходило, наш маленький рутинный ритуал. Однажды

Кристи с любопытством поинтересовалась, чем же я так занята каждый

вечер.

– Да так, знаешь, кое-что для учебы, - ответила я.

– Даже не начинай, - пробормотала Моника, покачав головой.

– Готовлюсь к экзаменам, - пояснила я. – А по утрам работаю в еще

одном месте.

Кристи округлила глаза.

– Это же лето! – воскликнула она. – В смысле, я знаю, что ты – вся

такая умница-разумница, но разве тебе не нужен перерыв? Жизнь, знаешь ли,

длинная!

Может, и так, подумала я. А может быть, и нет. Но вслух я сказала:

– Мне просто, правда, многое нужно успеть сделать.

– Ладно, - улыбнулась она, - наслаждайся. Учись за меня, раз уж есть

такая возможность. Видит бог, мне это нужно, - она в притворном сожалении

возвела глаза к небу.

Таким образом, выходило, что дома я была Мейси, у которой «все в

порядке», которая гладила одежду и решала тест за тестом, но по вечерам я

становилась той Мейси, что возвращалась из ресторана счастливая,

растрепанная и непременно с каким-нибудь пятном на блузке. Я как будто

стала Золушкой наоборот: днем я была аккуратной принцессой, а по вечерам

отпускала всякую утонченность и позволяла себе веселиться с новыми

друзьями, но лишь до полуночи – тогда я снова превращалась в принцессу с

обязательным набором правил.

Катастрофа с ветчиной, как и все прочие, была успешно преодолена:

Уэс побежал в элитный продуктовый магазин, где Делию уже знали и делали

ей скидку, а мы с Кристи подавали остальные закуски, отвечая на все

вопросы о специальном блюде улыбками и хлопаньем ресниц. Когда вынесли

ветчину (сорок пять минут спустя), гости были вполне довольны и разошлись

по домам вполне счастливые.

В десять тридцать я, наконец, припарковалась у нашего дома в свете

огней из соседских окон, увидела нашу калитку, подъездную дорожку, наш

почтовый ящик и… кое-что необычное. Папин пикап.

Я выпрямилась на сиденье, разглядывая машину. Это был именно

папин автомобиль, никаких сомнений. Я узнала бы его где угодно. Вот

слегка поржавевший бампер, а вот наклейка на заднем стекле, гласящая

«Ешь… Спи… Рыбачь», вот и хромированная вмятина на одной дверце,

появившаяся после того, как папа нечаянно задел ее коробкой с

инструментами.

Выйдя из машины, я подошла к пикапу, провела пальцем по боковому

зеркалу заднего вида. Я не удивилась бы, если бы пикап просто растворился

в воздухе от моего прикосновения, но он остался на своем месте, а в ушах я

услышала стук сердца. Я открыла дверь со стороны водителя и села за руль,

вдохнув знакомую смесь запаха сигаретного дыма, старых кожаных сидений

и соленого морского воздуха, которая, казалось, никогда не покидала этот

салон. Я любила этот пикап. Он был тем местом, где мы с папой проводили

много времени вдвоем, больше, чем где-либо еще. Я сидела на пассажирском

сиденье, закинув ногу на приборную панель, а он вел машину, положив

локоть на открытое окно и время от времени переключая радио. Мы

выезжали на пикапе из дома каждое субботнее утро, покупали печенье и

катались по округе, возвращаясь домой затемно – я уже сворачивалась

клубочком на своем сиденье и с трудом держала глаза открытыми.

Кондиционер никогда не работал на моей памяти, и жара начинала давить на