Всячина

– А-а-а... Дак, у нас же это... Как его там... Сексуальная революция. Вот.

– Вот и не стало больше драконов. Вместе с девственностью. И не станет, значит, скоро нас, рыцарей.

Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...

Крошки

– А вот когда ты ешь, у тебя крошки куда сыпятся?
– спросил вдруг Сашка.

– Чего?
– разинул рот Борька, и у него сразу посыпались эти самые крошки.

То есть, уже не крошки, а настоящие куски. Вот прямо между ног и на стул. Борька на стуле подскочил, чтобы не попало на брюки. Стал смахивать салфеткой. А другую салфетку развернул и подложил под себя. Костюм у него был хороший. Такой, стального цвета, в рубчик, ну, то есть не серый, а чуть с блеском, с переливом, но не от потасканности, а от класса. Классный был костюм у Борьки. И сам Борька, то есть, давно уже, конечно, Борис Петрович, был весь такой же классный из себя. Не толстый, а упитанный. Не длинный, а высокий. Не старый, а в самом, как говорится, расцвете лет. И должность у него была - ого-го! Все, как положено к его возрасту и внешнему виду.

Сашка был тоже в возрасте. Но он был именно длинный. И у длинного этого торчал вперед аккуратный животик. И еще была лысина, блестящая в лучах вмонтированных в потолок светильников.

– Вот, - вздохнул он.
– А я никогда не успеваю. У меня все - на себя.

И тут же уронил крошку творога с вишневым вареньем прямо на шелковый галстук в светло-серую и ярко-красную косую полоску.

Творог - субстанция особая. Вроде и берешь специально обезжиренный, практически сухой. А к галстуку прилипает намертво, как и жирный. Тут даже можно опыты ставить и удивляться, как совершенно разные творога ведут себя одинаково на гладкой ткани галстуков.

– Вот, - опять вздохнул Сашка, а потом поднял галстук и стал слизывать крошку языком.

– О а и еиаче, - проговорил он с высунутым языком.

– Чего-чего?
– не понял Борька.

– Вот так, говорю, и не иначе.

Крошка была "зализана". На галстуке теперь было темное влажное пятно.

– Очень видно?
– засомневался Сашка.

Они давно дружили. Лет сорок, что ли. Или около того. То есть, не с самого-самого детства, не с горшка в детском саду, не со стульчика, который поломали в драке, но - все же...

– Нормально!
– успокоил Борька и поглядел на часы.
– Ну, что? По норам?

– По пещерам, ага!

Сашка пошел к лифту. А Борьке было не далеко - на второй этаж. Он пошел пешком.

– Борис Петрович!
– встрепенулась при его виде секретарша, которая пила кофе и аккуратно отламывала подаренный посетителями швейцарский шоколад.
– У вас встреча через двадцать минут!

Борька махнул рукой, показывая, что, во-первых, слышит, во-вторых, помнит, а в-третьих - это все же еще целых двадцать минут, так чего же дергаться?

У самой двери своего кабинета он вдруг резко затормозил, повернулся на пятках и шагнул к секретарше, испуганно откинувшейся в кресле:

– А вот у тебя, если что, куда крошки сыпятся?
– спросил он вполголоса.

А сам уже заметил, куда. И даже подумал, что вот оттуда доставать очень даже интересно. Даже и так, как Сашка, то есть языком. Но тут же внутренне собрался, обругал себя пацаном и сексуально озабоченным дебилом, повернулся обратно и скрылся за дверью, задумчиво прошелестевшей доводчиком.

– Во, дурак какой. Ну, дурак же. Дурачок..., - сказала секретарша, аккуратно, двумя длинными ногтями с перламутровым лаком поверх, доставая крошку оттуда, куда только что пялился генеральный директор.

Вечером она спросила о крошках у своего мужа. Тот как раз отломил вилкой от большой котлеты, сочно пахнущей жареным луком и чесноком, потянул кусок ко рту... И сразу уронил. И, как положено, поймал. Коленями. На джинсах расплылось жирное пятно. И слева и справа. Он же коленями поймал. Крепко так, уверенно. Как в цирке.

– Вот же дурра-то! Ну, под руку же!
– в сердцах кинул он вилку на стол и пошел в ванную замывать, пока не впиталось.

Но уже впиталось. И пришлось джинсы кидать в стирку, потому что у него, как у нормальных мужиков, была одежда для работы, она же на выход, а для дома была она же, но когда потрется. Эта пока не потерлась.

В ее розовом халатике, сдернутом с крючка в ванной, он выглядел неподражаемо.

– Ну, чего ржешь?
– спросил он и сам рассмеялся, потому что в зеркале в ванной видел себя в полный рост и представлял, как она отреагирует.

Борис Петрович еще и дома спросил у жены и у сына. Просто так спросил, за ужином. Но ответа на вопрос ждал, ясно показывая, что ответить придется. И они отвечали, а он вслушивался и вдумывался: не врут ли? Не лукавят? Что сказать хотели, а что вышло на самом деле?

А жена потом плакала в ванной, но в постель легла уже с улыбкой и позволила ему все, что он хотел, и изображала, как надо. Но сама тяжело думала о крошках. И даже, казалось ей, чувствовала их своими голыми плечами. Вот будто бы кто-то грыз тут сухой хлеб, в их постели. Кто-то?

А Борис Петрович, совершая необходимые в такой позиции движения, тоже думал о крошках и о том, что Сашка, гад, испортил ему весь день, а теперь портит еще и ночь. И хотя жена показала себя настоящим другом и все терпела и даже старалась, но Сашка - гад. И под коленями как будто крошки какие-то...

Спалось всем плохо. Всем мешали крошки. Они во сне сыпались изо рта, пачкали праздничные одежды. А еще они были в постели. Они везде были в постели - кололись, щекотались, не давали заснуть по-настоящему.

Днем, спустившись в ресторан, где с другом брали обычно комплексный обед (ресторан был хорош, кстати), Борис Петрович хмуро отказался от обычного "комплекса", потребовал вдруг сто граммов водки и свинину по-домашнему в горшочке. А на удивление, выказанное Сашкой по поводу выставленной на стол мензурки с водкой, хрипло спросил:

– Так что ты там насчет крошек?

– Чего?
– поднял брови Сашка.

– Ну, ты тут вчера меня насчет крошек спросил...

– А-а-а! Да, понимаешь, у меня дочка сейчас Марк Твена читать начала. Представляешь? Десять лет - Марк Твен. И там прочитала, что если у мужчины крошки или падает что, то он колени сдвигает, чтобы поймать. А женщина, представь, ноги раздвигает, наоборот, и ловит все в юбку. Прочитала такое, представь. И на кухне потом устраивала нам эксперимент...

– Растут дети, - неопределенно поводил в воздухе рукой Борька и вылил в глотку стопку водки.

Сразу отлегло.

А когда закончился обед, и он поднялся к себе на второй этаж, то подошел сразу к секретарше и строго сказал:

– Мариночка. Я вчера был несколько несдержан. Так вот, все эти вопросы насчет крошек - сочтите просто за комплимент.

И положил на стол коробку швейцарского шоколада. И тут же скрылся за дверью.

А она погладила коробку пальцами с аккуратными коготками - сегодня вишневого цвета - и прошептала: