Вторая мировая война. Ад на земле

Не только средиземноморские ветераны считали Французскую кампанию ужасным испытанием; многие необстрелянные новички пришли в ужас от такого жестокого крещения огнем. «В Нормандии было множество проблем, а некоторые подразделения британской армии оказались не в лучшей форме, – пишет лейтенант Майкл Керр. – [Они] слишком долго пробыли в Британии, прежде чем пойти в бой»⁴³. Некоторые необстрелянные части не спешили выполнять поставленные задачи с необходимой отдачей: 18 июня один офицер войск СС с недоумением описывал следовавшую за танками британскую пехоту: «Идут как на прогулке: руки в карманах, винтовки за плечами, сигарета во рту»⁴⁴.

Лейтенант Тони Финукейн считал, что военная доктрина, основанная на артиллерийской и авиационной поддержке, разлагает необходимый пехоте боевой дух. Его собственное подразделение, рассказывал он, шло в атаку, «зная, что при первом же выстреле из “шпандау” можно залечь и проваляться до конца дня. Обойдемся без этих атак, бросков, преследований – кто чересчур усердствовал с этой ерундой, тех обычно накрывали наши собственные 25-фунтовки»⁴⁵. Финукейн считал, что ответственность за многие проблемы лежала на командирах бригад и дивизий, которые иногда были немногим опытнее своих солдат. «Дело необязательно в том, что дома, на островах, армию плохо подготовили. Скорее в том, что многие старшие офицеры были неопытными, а некоторые вообще считали, что они выше этого, и не проходили обучение».

Трудно себе представить, как тягостен для солдат приказ идти в атаку. Кен Таут описывал, как развивалась обычная танковая атака: «Передние танки мучительно медленно выдвигались к первым заросшим пустырям. Их осмотрительность понемногу передавалась всей колонне, заставляя плестись черепашьим шагом… Утро тянулось; неторопливое движение времени лишь подчеркивалось нашим тряским, десять метров за раз, продвижением вперед, а тем временем мы, словно инкубаторные цыплята, извивались в своих тесных клетках, пытаясь размять затекающие ноги, плечи и зады»⁴⁶. Офицер уланского полка направил танк прямо в лес, приказав своей роте следовать за ним. Командир следующего танка начал говорить по внутренней связи, забыв выключить перед этим свой передатчик, и вся рота слышала, как он командует: «Водителю взять влево, водителю взять влево!» Последовал ответ: «Но он едет влево, сержант». «Я отлично вижу, что он едет вправо, но я не поеду за этим б***ским прид***ом, это охр***нно опасно!»⁴⁷

«В тот день был настоящий ад», – пишет командир британской роты, с необычной для союзников откровенностью описывая, что происходило с его подразделением 25 июня.

«Первой неприятной неожиданностью стало то, что мы должны были идти в атаку под прикрытием дымзавесы, но на деле мы оказались совершенно без прикрытия… Два солдата из моей роты этого не выдержали и прострелили себе ноги, один за другим… Мы пошли вперед, меня свалило с ног взрывной волной от снаряда, но я отделался одной касательной ранкой… Где мои парни? Их нет. Я вернулся: “Давай, вперед!” Снова перелез через живую изгородь, а ребят опять нет. Опять вернулся: “Живо вперед!” Они пошли через другие изгороди… Чертова бойня; падают убитые. Пленные из гитлерюгенда… Во время атаки один мой взвод побежал, и Таг Уилсон, мой заместитель, вернул их назад под дулом пистолета. Нас контратаковали пехота и два танка. Тот же взвод опять побежал… Наконец все успокоилось. Враг отступил, оставив два подбитых танка и много убитых»⁴⁸.

Пехотинцы и танкисты почти всегда относились к тактике друг друга с недоверием. «Мы обсуждали предстоящую атаку в манере мягкой, деликатной торговли, обычной между пехотинцем и танкистом, – писал британский пехотный лейтенант Норман Крэг о споре с офицером-танкистом. – Я надеялся договориться, чтобы перед нами шли танки; он вежливо настаивал на обратном. Пехота считала танк непобедимым левиафаном, который нужно посылать во всякое наступление; танкисты относились к пехоте как к расходному материалу, полезному для подавления противотанковых орудий»⁴⁹. В течение всей кампании на северо-востоке Европы высшие офицеры союзников с досадой говорят о рабской привязанности пехотинцев к артиллерии. Форрест Поуг записал замечания некоторых американских командиров: «Они все время твердят, что пехота не укрылась, не воспользовалась артподготовкой, вяло наступает, плохо окапывается. [При сильном обстреле] окапывание для них спасительно, но во время курса молодого бойца мы вырыли только один одиночный окоп. Артиллерия применяется больше, чем необходимо. Я сам много раз слышал на командных пунктах, когда кто-то говорил, что видел двух-трех немцев в нескольких сотнях ярдов отсюда. И по ним часто выпускали от 5 до 30 снарядов»⁵⁰.

Многое зависело от младшего командного состава, и немало храбрых младших командиров погибло. «Человеческая агрессивность имеет волшебное свойство испаряться, как только начинается стрельба, – писал Норман Крэг, – и тогда на человека воздействуют и гонят его вперед только два источника – внешнее принуждение и внутреннее чувство самоуважения… Храбрость по сути своей есть конкуренция и подражание»⁵¹. Командир британского пехотного батальона сказал: «Если брать в среднем, то во взводе из двадцати пяти человек пятеро будут драться изо всех сил… а пятнадцать… последуют их примеру. Остальные ни на что не годны. Это относится и ко всему пехотному корпусу; если младшие командиры и сержанты не подадут пример, то дело плохо»⁵².

Офицер-танкист Майкл Рэтбоун писал: «Я вытащил револьвер, чтобы остановить удирающую пехоту: они бежали мимо моего танка, когда мы чинили поврежденную миной гусеницу. Я молил Бога, чтобы нам больше никогда не пришлось воевать вместе с 59-й дивизией»⁵³. О том же пишет другой офицер бронетанковых войск, Питер Селери: «Мы часто осуждали пехоту… Я помню, как разбежался пехотный батальон после необычайно сильного минометного обстрела и разрывов в воздухе. Им было лень как следует окапываться, и они потеряли офицеров и кучу сержантов. Оборону удержал Кенсингтонский пулеметный батальон при поддержке наших танков»⁵⁴. Стрелки обычно несли гораздо более тяжелые потери, чем танковые экипажи, и отлично это понимали.

Большинство солдат в своем первом бою пугались меньше, чем потом, когда они осознавали реальность происходящего. Когда американский пехотинец Ройс Лапп высадился во Франции, «никто из нас не был так уж напуган, потому что мы не представляли себе, что нас ждет»⁵⁵. Американские кавалеристы с любопытством столпились вокруг первого увиденного ими трупа – это был немецкий офицер. Их командир, лейтенант Лайман Диркс, в мирной жизни двадцативосьмилетний почтовый работник из города Брайанта, штат Иллинойс, обратился к ним с прочувствованной речью. «Я сказал им, что многие из нас тоже, весьма вероятно, не переживут войну. Мы должны быть как одна семья. Я не жду от них геройства, но если они струсят, то им придется всю жизнь прожить с этим клеймом. Я все это им говорил, но на самом деле я обращался к самому себе»⁵⁶.

В Нормандии недалеко от одного канадского сержанта разорвался снаряд, и он воскликнул: «Проклятье и еще раз проклятье!» Кто-то из только что высадившегося пополнения спросил, не ранен ли он. Сержант ответил, что он не ранен, «просто обмочил только что штаны. “Когда все начинается, – сказал он, – у него каждый раз так, а потом все приходит в норму…” Потом я почувствовал, что я тоже не в порядке. Что-то теплое стекало у меня по ногам, и это была не кровь. Это была моча. “Сержант, я тоже обмочился…” Он ухмыльнулся и сказал: ”Добро пожаловать на войну!”»⁵⁷ Одного попавшего в плен канадца доставили в штаб полка СС под сильной бомбежкой союзной авиации. К его удивлению, офицеры штаба сидели под столом для карт и под аккомпанемент губной гармошки с энтузиазмом распевали: «На Рейн, на Рейн! Кто станет в строй немецкий Рейн закрыть собой?» Канадец покачал головой и растерянно пробормотал: «Война – веселая штука!»⁵⁸ Непропорционально высок был риск для некоторых скромных с виду военных профессий. «В большинстве сражений первым погибает телефонист, который тянет провод»⁵⁹, – сказал по этому поводу капитан-артиллерист войск СС Карл Годау. Во времена, когда немногие подразделения имели средства тактической радиосвязи, все зависело от полевых телефонных линий, и линейные телефонисты, восстанавливая перебитый осколком снаряда или оборванный проехавшим танком провод, подставляли себя под вражеский огонь и часто погибали.

Старший сержант-танкист, захваченный в плен американцами, во время допроса привел сравнение между Восточным и Западным фронтами: «Русский ни на миг не дает тебе забыть… что ты дерешься на его земле, что ты – часть силы, которую он ненавидит. Он готов переносить огромные трудности… Да, в среднем русский солдат оснащен хуже американца, но это компенсируется такой стойкостью, которую я не могу ни с чем сравнить. Если надо срастить перебитый провод, то пусть убьют девятерых, следом поползет десятый и сделает то, что нужно. Вы, американцы, хорошо владеете своим снаряжением, и оно у вас превосходное. Но русской стойкости у вас нет»⁶⁰.

Хотя в Нормандии обе стороны несли тяжелые потери, но потери немцев были больше, и им было нечем их восполнить. Уже 16 июня потери 12-й бронетанковой дивизии Курта Мейера составили 1149 человек убитыми и ранеными, а количество танков сократилось вдвое; Мейер писал об инструктаже на своем командном пункте: «Я вижу озабоченные лица… Мы не говорим об этом вслух, но знаем, что надвигается катастрофа… Наблюдая громадное морское и авиационное превосходство врага, мы можем предсказать, что он прорвет наши оборонительные позиции… Мы уже сейчас действуем на пределе возможного. Уже не получаем ни подкреплений на замену убитым и раненым товарищам, ни танков, ни орудий»⁶¹. Фриц Циммер из мотопехоты СС в конце июня писал в своем дневнике, что их рота сократилась до 18 человек; неделей позже, 8 июля, состоялось его последнее сражение в этой войне: