Вторая жена

— Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! — просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.

— А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… — развернулась я и сделала вид, что ухожу.

— Нет, Элен! — он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. — Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?

— Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.

— Шутишь? Я думал, что тебе лет двадцать, ещё удивился, что Сотбис принял у себя студентку…

— Льстишь?

— Нет, правда, ты не выглядишь на свой возраст. Совсем.

— Значит, ты рассчитывал на двадцатилетнюю? — прищурилась я, опять вызвав у него улыбку. От неё по мне бежали мурашки. Было что-то в этой уверенной мужественности от жеребца, застоявшегося в стойле, когда лучше не выпускать его оттуда, если не умеешь укрощать.

— Мне всё равно, что написано в твоём паспорте. Я об этом не думал, просто поделился впечатлением.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать пять, — он кивнул на машину, — может, продолжим беседу за ужином? Что тут стоять.

Окинув взглядом округу, убеждалась, что никто знакомый не видит совершаемого, точно это было преступлением или как минимум неблаговидным проступком, я кивнула:

— Кажется, мы достаточно взрослые для этого, как только что выяснилось.

— Тогда — прошу, — обошёл он авто и открыл мне дверцу. Я, придерживая юбку, чтобы она не помялась, опустилась в салон.

— Куда поедем?

— Я хотел заказать столик в «Мёрисе», но там за несколько часов это невозможно, поэтому обойдёмся банальностью — «Жюль Верн».

Я поняла, почему он назвал это банальностью, ведь ресторан располагался в Эйфелевой башне, а романтический ужин и башня Эйфеля — это самый избитый шаблон в мире.

— Фи, какая пошлость, — поморщила я нос в шутку. Набиль поддержал веселье:

— Вот и я об этом. Прости за предсказуемость.

— Это не самое плохое качество.

Мне понравилось, что с ним было легко иронизировать и не возникло никакой напряжённости. Удивительно, но пока что я действительно не замечала каких-либо культурных расхождений. Глобализация дала более глубокие корни, чем думалось. Может, я была неправа в своих предубеждениях? Его смуглая рука с увесистыми наручными часами на запястье легла на коробку передач. От неё исходила сила, привычная к властвованию и управлению. Почему-то это действовало возбуждающе — в таких руках хотелось бы оказаться. Но при условии, что это не на одну ночь, а на всю жизнь. Нет смысла испытывать что-то прекрасное, чтобы вспоминать потом об этом до смерти. Оно либо должно быть постоянно, либо нечего и начинать.

У окна свободных столиков не было, но я не расстроилась — я поднималась на башню и любовалась видами с неё не раз. Набиль не был поклонником французской кухни, поэтому заказал себе что-то наименее на неё похожее, в чём не было свинины. Это снова напомнило о расхождении между нами.

— Так… давно ты работаешь в Лувре? — чтобы как-то завязать беседу, спросил Набиль.

— Больше двух лет. А ты кем работаешь?

Отведя глаза к вилке, которую завертел в пальцах, он с иронией улыбнулся:

— Самозанятым.

— А серьёзно?

— У нас семейный бизнес. Производство строительных товаров.

— Судя по купленной картине — доходы неплохие.

— Жаловаться не на что. А ты… только изучаешь картины или рисуешь тоже?

— Рисовала. У меня даже были выставки…

— О-о! Надо же! А можно посмотреть на твои полотна?

— Не ври, что тебе это интересно, — отмахнулась я, — не стоит из вежливости делать вид.

— Нет, я…

— Не ври, — повторила я строже. Мне не нравилось, когда имитировали энтузиазм, и не нравилось, когда имитировали увлечённость. Особенно тем, что мне-то по-настоящему дорого.

— Ты категоричная.

— Мне часто это говорят. Как и то, что я слишком прямолинейная.

— Это и я успел заметить, — посмотрев мне в глаза, Набиль превратил характеристику в что-то среднее между комплиментом и насмешкой. Блеск его карих, почти чёрных глаз всё превращал в лёгкую двусмысленность. — Мне нравятся открытые люди, без второго дна.

— Мне тоже.

Отвлёкшись на еду, он спровоцировал паузу. Я не умела вести разговоров на свиданиях, потому что не было возможностей потренироваться. И я не умела вести себя с мужчинами, которые мне нравятся, потому что до Набиля это буквально были певцы и актёры на экране телевизора, а с ними не поболтаешь как-то. С каждой минутой я всё отчётливее понимала, что хочу нравиться тоже, то есть, я вроде бы как уже понравилась, но что сделать, чтобы не разочаровать, не отпугнуть? Нет, это должно быть его головной болью! И всё же… как дать понять, что я не против его ухаживаний, если всё… имеет серьёзные намерения?

— Ты родилась в Париже? — запив водой малюсенький кусок рыбы (порции здесь вообще были немного гномские), спросил он у меня. Я хотела посмеяться: «Как ты мог подумать такое?». Но вовремя поняла, что он представления не имеет о моей национальности! Он принимает меня за настоящую француженку! И здесь моя прямолинейность мигом дала сбой. Я решила, что не буду говорить о себе всей правды сразу и подержу интригу. Не буду лгать, но чуток недоговорю.

— Нет, я переехала сюда, поступив в университет.

— Значит, живёшь одна? Не с родителями?

— Это к чему уточнение? Могу ли я позвать к себе? — опять в лобовое столкновение полетели мои мысли изнутри наружу. — Нет, не могу.

— Я вовсе не об этом! — засмеялся Набиль. — К тому же, если бы я собирался заманить себя так сразу в постель — я бы пригласил тебя в гостиницу.

— Порядочные девушки по гостиницам не ходят, — доедая земляничное мороженое (плевок на три ложки посредине большой тарелки, как это принято в солидных ресторанах), констатировала я.

— К себе не зовут, сами не ходят. Что же они делают?

— А ты всё-таки замыслил постель?

Поймав мой взгляд, он потянул несколько секунд с ответом, пока мои щёки не вспыхнули под огнём его глаз. И тогда сказал:

— Мог бы я называться мужчиной, если бы не думал об этом, глядя на тебя?

— Запретить думать никому ничего не могу, — смутившись, присосалась я к чашке с кофе. Должно быть, мне не хватало элегантности и утончённости истиной француженки, но отсутствие оттопыренного мизинчика вряд ли так сразу выдаст, что девица из условного Мухосранска, а не Прованса.

— Это верно. Мечты и желания непослушны, они всё равно возвращаются в голову, как их оттуда не гони!

— У тебя есть мечта?

— Она сбылась — я ужинаю с тобой.

Красиво говорит, как и все восточные красавцы. Но мне не восемнадцать лет, чтобы принимать всё за чистую монету.

— А что-то более глобальное? Долгосрочное?

— Даже не знаю… я обычно называю это поставленными задачами и целями, а не мечтами.

— Значит, ты не романтик.

— А ты о чём мечтаешь?