Второгодка. Книга 3. Ученье свет

— Да, — без смущения кивнул я. — По поводу этого Круглого, копщика с кладбища. Ну да, было такое дело, — Отнекиваться не буду. А что касается смс-ок, то тут я не в курсе, о чём речь. Вы уж не серчайте.

— Про Бешметова откуда узнал? — холодно и зловеще процедил Ширяй.

— Ну, как откуда? Можно сказать, проявил оперативную смекалку. Поспрашивал у людей, повыяснял у того, у сего. Один сказал то, другой другое. Поговорил с ветеранами, с урками, опять же. Картинка и сложилась.

Вся троица молча уставилась на меня, явно не ожидав такого поведения с моей сторон.

— Ну вот, это собственно, всё, — пожал я плечами.

— Что значит всё? — вспылил Никитос.

— Всё, значит всё, Никита Антонович. В этом и весь секрет. И больше ничего.

Я кивнул на Нащокина.

— Просто я хочу сказать, Евгению Максимовичу про второгодника, про двойки и про Ангелину. Мне кажется, что в этом деле я показал себя очень даже достойно. Ну если хорошо подумать.

— Чего-чего?! — воскликнул Ширяй нахмурившись и подпустив к голосу базарных ноток.

— Я говорю, Глеб Витальевич, если хорошо подумать, то я провернул крутую операцию. Нашёл документы, которые вы бы без меня никогда не нашли. Не дал себя поиметь ни вам, ни Назарову. Того, кто меня прессовал, больше нет. Я его поймал, но устранили его вы сами. Бумаги у меня. Ну? И чем плоха эта операция? И чем плохи аналитические и оперативные способности для будущего Нащокинского зятя? Вот, собственно, что я хочу сказать.

Снова повисла тишина. Густая, плотная. Троица злодеев оторопело смотрела друг на друга, а я просто ждал, когда эффект от сказанного развеется.

— А ты борзый фраерок, — наконец, протянул Ширяй, буравя меня взглядом. — Вы посмотрите, пацаны. Шнурок. Но не просто шнурок, а с узелочком. Да только как тебе верить, если ты шантажист?

— Чего? — воскликнул я. — Не припоминаю, чтобы кого-то шантажировал. Наоборот. Вы спрашиваете, я отвечаю. Спросили бы раньше, я бы, может, и раньше ответил. Если бы вы не посылали ко мне всяких Раждайкиных да вьетнамцев. С какого перепугу я буду им что-то рассказывать, передавать или ещё что-то? Чтобы это всё улетучилось? Нет.

— Вьетнамца к тебе Назаров посылал, — поднял палец Ширяй.

— Да ну конечно, — ухмыльнулся я. — Ладно, понял. Вьетнамца сейчас, конечно, не спросишь. И Назарова тоже. Но прикольно выходит. И Назар, и вы наняли одного и того же человека, чтобы меня прессовать. Он, сука, — простите за бедность речи, по-другому трудно, — мою мать долбанул по башке. Ладно, чего вспоминать. Ему за это самому башку пробили.

— Пробили. Но хотели повесить на кого другого, да? — прищурился Ширяй.

— Хотели, да не повесили. Но не потому что сами так решили, а потому что я не дался и дёрнул за ниточки.

— За какие ещё ниточки?

— Ну, как какие? Это же Назаров дело закрыл. Его медиаканалы шум давали, люди из администрации давили. Не сами же вы решили меня оставить в покое.

— Ну и где теперь твой Назаров?

— Где-то между небом и землёй, — кивнул я.

— Вот именно. Только вопрос такой. Почему он дёргал за свои ниточки? Потому что ты ему отдал документы?

— Потому что хотел, чтобы я отдал. Но отдал только одну папку. Их там всего двенадцать было. Одиннадцать осталось.

— А может, их там было сто двенадцать, откуда мне знать?

— Там есть опись всех документов. Отдельная бумага. В ней всё написано. Графологическую экспертизу есть кому провести.

Они переглянулись и снова замолчали.

— На самом деле, — нарушил я тишину, — та безделица, которую я передал Назарову и которую он опубликовал через дебила Петрушку, яйца выеденного не стоит.

Я глянул на Никиту. Он проглотил, ничего не ответил и смотрел на меня пристально, как удав.

— Так где эти документы сейчас? — спросил Ширяй.

— Документы у меня. Говорю же, я отдал лишь одну папку. Только чтобы показать всем, что документы реальны, что они существуют и что лежат в надёжном месте. Достаточно надёжном, чтобы высокопрофессиональные ищейки уважаемого Никиты Антоновича, а также Харитошки не смогли их найти ни у меня дома, ни где-то ещё. Так что, мне кажется, я продемонстрировал полную профессиональную пригодность.

— Какую пригодность? — взорвался Ширяй и бронзовый загар на его лице стал превращаться в медный. — Ты что лепишь?! Ты хочешь сказать, что всю эту мутату замутил ради внучки моей?

— Ну а вы что, хотите, чтобы вот этот хлыщ, актёришка, гомосек латентный, обеспечивал её будущее? Ну, я тогда не знаю. Если вам кажется, это хорошей партией…

— Какая партия! — вступил Нащокин. — Он ничто! Он скоморох!

— Скоморох-то скоморох, но она вокруг него вьётся, — пожал я плечами. — А потом уа-уа, дитя любви, и у скомороха родится кто? Мориарти или скоморошка? Этого я не знаю. Это вопрос к генетикам…

Ширяя чуть на куски не разорвало.

— Я, конечно, второгодка, — решил дожать я, — но считаю, что принимать законы, жать на кнопку, надувать щёки перед телекамерами или руководить министерствами и ведомствами я лично вполне смогу. Это дело сноровки. А вот сможет ли министр или рядовой депутат, я не говорю, конечно, о многоуважаемом Евгении Максимовиче, но сможет ли он сделать то, что сделал я? И кто окажет большую пользу семье? Кто поборется за семью? Кто деньги будет зарабатывать? Саша Жуков? Или дон Дельфино? А, может, всё-таки Серёжа Краснов?

Экспромт был рискованным, конечно, но они очень сильно хотели получить эти бумаги и вообще никак не ожидали такого поворота, так что теперь сидели и щёлкали зубами. Охренели малость.

— Думайте сами. Нет, я понимаю, у Никиты Антоновича тоже сын является претендентом, но тут уж решать вам. Считайте, я прошу руки вашей внучки и дочери.

— Решать будет Ангелина. — нервно воскликнул Нащокин.

Я хмыкнул.

— Как скажете, Евгений Максимович.

— Смотри, какой зубастый, — покачал головой Ширяй. — Прям пиранья какая-то, а? Не ожидал я, что разговор повернётся так. Ну, что скажешь? Нащокин, что ты щеки дуешь сидишь? О твоей дочке речь.

— Ну, знаете ли, я совершенно не понимаю, почему сейчас и тем более в таком ключе ставится этот вопрос.

— Ой, всё, закрой рот, пожалуйста. Это не заседание в комитете.

— Что?

— Ладно, иди развлекайся, щенок, — покачал головой Ширяй, игнорируя зятя. — Вот же щенок, твою мать. Перекусал всех, борзых и легавых. Особенно легавых. Да, Никитос?

Никита сжал челюсть и ничего не ответил.

— Иди, говорю, иди, — кивнул мне Ширяй. — Подумаю, что с тобой делать. В понедельник отдашь всё, что у тебя есть, всё, что нарыл.

— Раждайкину, — добавил Щеглов.

— Да не вопрос, — ответил я. — Больше шуму, материалы не ахти.

* * *

Вышел я из кабинета Ширяя на своих двоих, не на щите и не без щита. Назарова было жаль по-человечески, и Прошку было жаль. Но, положа руку на сердце, бился он с Никитосом не за правду, а за то, чтобы продвинуть свои интересы и ущемить интересы Никитоса. Битва шла за кусок пожирнее, а не за что-то ещё. Осознавать это было грустно, потому что выходило так, что за тридцать лет многое изменилось, а принципы нет. Принципы урвать побольше, а остальные пусть сдохнут, никуда не делись.