Вверх тормашками в наоборот-2

Дара

Мы залегли в кустах, которые показались Геллану надёжными. Чем эти кусты отличались от таких же, но слева, я не понимала, но спрашивать или спорить не могла: подчинялась жесткому стакеру молча, как и обещала. Хотя, на мой скромный взгляд, место выбрал он не очень удачное: подглядывать было неудобно.

Ренн уже чертил круг длинным кинжалом и не отвлекался. Мы слышали каждое слово, но не могли видеть всего, что происходило на поляне. После слов Айболита я сделала круглые глаза и уставилась на Геллана: очень хотелось ахнуть и прокомментировать, но отвратительный бывший властитель быстро приставил палец к губам, показывая, что надо молчать. В общем, он прав: если мы хорошо слышим, то и нас слышат отлично.

А потом началось это – настоящее колдовство. Мама дорогая, я забыла, где нахожусь! Вначале появилась покатая «крыша» над Айболитом, похожая на голубую ажурную скорлупу, а затем пошла такая чертовщина, что я только успевала глазами водить туда-сюда. Слова, ветер, стон деревьев, драгоценный глаз в ладони, висящая в воздухе печать. Шаг за шагом – он будто вёл нас, как ослов на верёвочке. Мне было так страшно, что если бы не Геллан, давно бы удрала куда глаза глядят. Вместо этого я вцепилась в его руку и продолжала глазеть, понимая, что порывы порывами, а с места сдвинуться возможности нет.

В самый патетический момент рухнула ёлка – не выдержала накала страстей. Я почти взвизгнула, но Геллан закрыл мне рот. А потом печать всосалась в Айболитову грудь, как живая, и вылезла назад.

Это было так здорово! В жизни ничего подобного не видела даже в фильмах! Короче, вы поняли: моя тонкая душевная организация не вынесла, и я с визгами восторга выскочила на поляну, обняла Ренна за шею и от избытка чувств поцеловала в щёку. Кажись, я переборщила. Маг быстро превратился в растерянное до потери пульса существо. И смотрел куда-то в сторону. Я расцепила руки и обернулась. Геллан стоял столбом на краю круга и расстреливал глазами Ренна. Что на него нашло, спрашивается?

В общем, да. Я провинилась, не спорю. Обещала ж вести себя тихо, как пай-девочка, и опять облажалась. И меня он сейчас должен замораживать взглядом. Наверное, чтобы не убить, отыгрался на бедном Ренне.

– Геллан, – позвала тихонько.

Соляной столп вздрогнул и посмотрел на меня, но как бы куда-то мимо.

– Прости, пожалуйста, – попросила прощения.

Он кивнул и, развернувшись, пошёл прочь, а я поняла, что пыхчу, как паровоз. Вот зараза. Вслед за Гелланом быстренько ретировался с поляны и Ренн.

– Айболит, – позвала тихонько.

Кровочмак тут же подошёл ко мне. Я во все глаза смотрела на мерцающую печать у него на груди.

– Это не больно? – спросила опасливо.

– Нет, Дара. Это ненастоящая печать. Вряд ли кто поймёт. На вид она – как прежняя. Но не сдерживает силу. Правда, всё остальное остаётся, как прежде, – вздохнув, сказал Айболит. – Тебе придётся кормить меня, иначе сработают ловушки. От них никакая защита не спасёт.

– Ну и ладно. Главное, что ты жив.

Кровочмак кивает. Нет в этом жесте радости, но я решаю не заморачиваться: не всё сразу.

– Помирись с Гелланом, – говорит он мне.

– Да, – вздыхаю тяжко. – Надо бы. Только он не сразу отходит.

Сразу не сразу, а подлизываться надо, поэтому я машу Айболиту рукой и нехотя бреду к фургонам. Эх, жизнь моя, жестянка… Тяжёлый диагноз с отягчающими совесть обстоятельствами. Дурацкий чемодан без ручки я...

Глава 16 Колыбельная

Лерран

После завтрака Лерран решил никуда не ехать. Успеется. Спешить некуда. Здесь твёрдая рука хозяина требуется больше, чем в Облачном Ущелье, где всё подчинено его воле и распорядку. Там по-своему скучно и привычно, а Верхолётный замок – препятствие, которое предстоит подмять под себя окончательно и бесповоротно.

Ему нравились горы, а воздушное пристанище давно манило облачной недоступностью. Лерран не мечтал о полётах, не грезил вознестись выше солнца: не та стихия, не тот кураж, однако почти сразу, после первого посещения упрямого небесного замка, ему захотелось здесь жить. Может, потому что любил подчинять строптивых. Никто и никогда не должен даже взглядом намекать на дело, которое ему не по плечу, или упрекать в слабости и неумении властвовать. Лерран обладал способностью выделяться среди людей, был на голову выше если не ростом, то духом.

Новый властитель поднимается по изломанной неровными зигзагами лестнице – на самый верх, где гуляет ветер да обнимаются с бездонной синью облака. Долгий подъём не утомляет, а согревает – небольшая разминка, от которой даже дыхание не сбивается.

Облокотившись о перила, долго смотрит на горы, чувствуя стеснение в груди: слишком высоко. Отсюда мир кажется крохотной картиной гениального художника: прорисованы мельчайшие детали, верно наложены краски и тени, но чудится хрупкая уязвимость даже в горных вершинах, мудрых и вечных, как Древний Дракон.

Налетевший ветер треплет волосы, шумящие кроны деревьев смазывают детали: мир дышит и шевелится, как огромное животное с толстой корявой шкурой.

Помедлив, Лерран ложится на мощёную гладким камнем площадку, подстелив под спину собственный плащ.

Лежит, раскинув руки и прикрыв глаза, ощущая почти покой и умиротворение, словно после долгого пути наконец-то пришёл домой. И от этого в груди становится ещё тяжелее: Верхолётный никогда не был его домом. Странное ощущение полного единения с чужим местом нехорошо отзывается в расслабленном теле.

Его укачивает, как в огромной люльке, чудится призрачный шёпот нежного женского голоса, напевающего колыбельную. Ветер шумит в ушах, горячие лучи касаются лба, проходятся по щекам, обещая забытье и спокойствие.

Лерран с трудом отрывается от плитки, садится. Мышцы налиты тяжестью, голова клонится на грудь, будто выпито драна сверх меры. Он никогда и никому не признается, что уползал с этого места на коленях, не в силах подняться на ноги.

Дурман постепенно рассеялся: сколько сидел новый властитель на верхних ступеньках лестницы – неизвестно. Провал в ощущениях и времени. Но после Лерран встал и спустился вниз, сидел у пылающего камина и думал. Не пугался – страха не было, не анализировал – списал досаду на усталость; захлопнул дверь внутри покрепче, чтобы не пускать чужое.

День давно перевалил на вторую половину. В предвечерье он снова вышел из замка, приказав явиться деревунам.

– Я знаю, что вы бываете в саду, – сказал без обиняков, холодно меряя взглядом три тонкие фигуры, что стояли навытяжку, спрятав головы в узких плечах, словно ожидая удара плетью.

Ни движения, ни шороха – ничем не выдали себя.

– Завтра поутру хочу видеть вас здесь, на этом же месте. И не вздумайте испариться, достану из-под земли, и тогда Пор покажется вам самым душевным человеком на Зеоссе.