Вверх тормашками в наоборот-2

Он отстранённо смотрел, как колыхнулась тёткина грудь, слышал, как вырвался дикий вопль из её раскрытой широко глотки, и, закрывая глаза, пытался усмирить тёмные тучи, что рвались из груди и грозили разрушить всё.

Улыбнулся страшно, сверкнув глазами из-под непокорной сизо-голубой пряди.

– Забудь! – бросил резко. – Я передумал. И на версту не подходи к Бруне. Иначе пожалеешь!

Выскочил из дома и вихрем понесся через город, боясь опоздать. Таким он и ворвался к ясноокой муйбе – дикий и задыхающийся от быстрого бега. Видел, как притихли детишки, как удивлённо посмотрела на него десятилетняя сестрёнка.

Ясноокая Сиянна поняла всё без слов. Взяла его за руку и отвела в сторону.

– Мне больше не к кому обратиться, – шумно пробормотал он, втягивая воздух в пересохшее горло. – Я не могу взять её с собой, но и у тётки оставить не могу. Прошу тебя: позаботься, пожалуйста.

Он никогда и никого ни о чём не просил, а тут готов был упасть на колени, но делать этого не пришлось.

Муйба кивнула и убрала прядь с его глаз.

– Не беспокойся. Бруна останется со мной. Иди за своим небом, сынок.

И тогда он понял: она знает. Развернулся и собрался бежать дальше, но обернулся и попросил ещё раз:

– Не подпускай к ней Ули, ладно?

Муйба широко улыбнулась, сверкнув крепкими зубами, и всплеснула руками:

– Думаешь, она подойдёт к ней после твоей угрозы?

– А вдруг? – Файгенн улыбнулся в ответ, понимая, что может уйти со спокойствием в душе.

Он поманил Бруну пальцем, а когда егоза примчалась и упала в его объятья, прижал её к груди так сильно, что выбил из малявки дух.

– Слушайся Сиянну, Бруна. Теперь ты будешь жить с ней.

Он видел, как хлюпнули слёзы из глаз малышки. Вытер их осторожно пальцами и добавил так твёрдо, как только смог:

– Я вернусь. Обязательно. Верь мне. Вернусь! Ты только жди меня.

– Я дождусь тебя, Фай, – прошептала сестрёнка и обняла крепко-крепко, как только смогла.

Он с трудом оторвал от себя детские ладошки и подвёл Бруну к Сиянне. Неловко пригладил сине-зелёную стружку мелких тугих завитков и, развернувшись, помчался прочь.

– Только вернись, Фай, ты обещал! – несся ему вслед тонкий девчоночий голосок. Стегал его и придавал ускорения. Только бы не опоздать. Только бы не опоздать!

Файгенн не опоздал. Сумел догнать чужаков уже за воротами. В какой-то момент показалось, что они отправят его назад, и от отчаяния он расплакался, как сопливый малышок. Но его взяли. Не расспрашивая и не устраивая испытаний.

Файгенн старался быть полезным в пути, но чересчур не усердствовал. Небесную старательно избегал. И это его Обирайна?.. Найя, видать, смеялась над ним или не понимала, что говорит. Как может какая-то девчонка быть Обирайной? Разве что той, Единственной – раз и навсегда.

Она не нравилась ему совсем. Нет, по правде сказать, неплохая, интересная, смешливая, но ничего не дрожало внутри. Вообще. Глухо. Даже тёмные тучи не клубились. Но мысли постоянно возвращались к Небу, Небесному грузу, Обирайне. И Файгенн никак не мог понять, как связать воедино предсказания Найи и то, что ему суждено на самом деле.

Он понял другое, но говорить об этом не желал даже сам с собой. А только внутренняя дрожь не спрашивала. Тучи ворочались, бурчали, звенели крупными каплями, но совсем не при виде Дары.

И ещё одно знание пришло к нему – легло, как карты в руку лендры, глухо толкнулось в сердце.

– Я хочу быть таким, как вы, – заявил он на третий день пути.

Ему не стоило большого труда свалить зубоскала Сандра: всяческим уловкам и приёмам научил его отец, что слыл хорошим воином и подрабатывал, сопровождая возы в путешествиях. Воинская наука всегда давалась легко, и даже в самые тяжёлые времена Файгенн не забывал тренироваться.

Он знал: этот путь разведёт его с Небесной, но не чувствовал огорчения. Не пытался обхитрить Обирайну, нет. Если уж суждено ему идти за ними вслед, она найдёт способ изменить избранный путь. Но что-то подсказывало: он делает всё правильно.

– Если я не найду Небо, оно найдёт меня, – шептал он, засыпая, и дышалось ему очень легко, почти свободно, если бы не небесный груз, что давил на макушку и сбивал с толку.

Глава 34. Полюбить себя

Мила

Когда страх – постоянный твой спутник, ты понимаешь, что никого рядом больше не может быть. Только он главный и способен выжить любого, кто попробует тебя отвлечь. Страх не любит толпы. Страх любит самого себя, а поэтому берёт в плен и приковывает к себе цепями.

Она порвала их, но не избавилась от незримых пут. Нет-нет да чувствовала липкие объятия и засасывающую пустоту. Всё реже и реже, но от старых привычек отвыкать сложно.

Мальчишка из Виттенгара наблюдал за ней три дня. Она ловила его пристальный взгляд, смотрела на сведённые брови и синие глаза. Чудилось: он решает какую-то головоломку, и что-то не совпадает, не сходится в его голове.

Он ни о чём не спрашивал, ничем, казалось, не интересовался. Просто шёл рядом, выполнял кучу мелких дел, и всё у него получалось ладно: коня ли почистить, костёр ли разжечь, еду ли приготовить. Наверное, не существовало работы, которую бы он не смог сделать.

За кажущейся лёгкостью видела она в нём надлом, трещину, сквозь которую проникало в этот мир нечто такое, к чему хотелось приглядеться и прислушаться. Мила пока не понимала, что это, но замирала каждый раз, когда Файгенн оказывался неподалёку.

На четвёртый день он подошёл к ней сам. Присел рядом, когда сумерки спустились на землю. Она любила такие моменты: бесконечная дорога заканчивалась в месте, где они останавливались, и на какое-то время казалось: мир замирает, чтобы обласкать усталых путников, дать им пищу, погладить по голове и подарить спокойный сон.

У костров все становились ближе, понятнее и напоминали семью. Мила часто думала о спутниках как о родственниках. Братья и сёстры, тётушки и дяди. Остро не хватало мамы, и она радовалась, что среди них нет отца. Вот уж кого она не хотела бы видеть никогда, даже в снах. Но он и не являлся – сгинул, отдалился, и вся боль, связанная с ним, ушла далеко-далеко.

Порой казалось: прошлое растворилось, прошлое – всего лишь кошмар, от которого удалось избавиться навсегда.

Мальчишка подал ей миску с едой. Естественно, как будто делал это постоянно. Их пальцы прикоснулись – и вечер закружился в жарком мареве, что прошло дрожью через руки, ударило в голову и вспыхнуло румянцем на щеках.