Выполнение замысла

– Логично, - соглашается.
– Из девок, ты кого хотел бы видеть? С Галькой не получится. У нее филолог-однокурсник на днях приехал с каникул. Теперь они вспоминают античную литературу уже несколько дней в горизонтальном положении, - смеется.
– Ты не пробовал несколько дней не вылезать из кровати? Не сотрется?
– интересуется в притворном ужасе и вновь хохочет.
– Галька делилась с моей. Оказывается, филологи такие изобретательные в постели!

Предполагаю, что собеседник ехидно улыбается.

– Только думаю, что Галька сама даст тому фору по части фантазий. Видел как-то ее «ботаника». Длинный, нескладный и смотрит в пол постоянно, - делится он.

– Говорят у таких, вся сила в корень идет, - смеюсь.

– Ма! Это я с Серегой разговариваю…. А что такого я сказал? Это мы о своем, о девичьем, … Хорошо. Больше не буду, - разговаривает, по-видимому, с матерью.

– Тут меня мама застукала, - сообщает вполголоса.
– Так кого для тебя привести?
– напоминает.

– Мне все равно, - понизив голос, признаюсь, вспомнив о тете, находящейся в квартире.
– Сегодня однозначно ни на что другое времени не хватит.

– Тогда позовем Ленку. Не мою! Не перепутай! С тобой сидела тогда и пожирала глазами. Ты, что? Не почувствовал, как тебя взглядом насиловали?
– шутит вполголоса, но хохочет громко.
– Конечно, умишком ее господь обидел, но подержаться есть за что, - добавляет.

– Ладно, жди звонка, - временно прощаюсь и кладу трубку.

– Сережа! Ты с кем там разговаривал?
– слышу тетин голос.
– Иди, в последний раз померяешь свою школьную форму и одежду, и я ее выглажу на завтра и последующие дни, - предлагает.

– Со знакомым из Петродворца, - откликаюсь и иду на не нелюбимую процедуру примерки.

«Похоже, одинокая тетя Света, весь свой нерастраченный материнский инстинкт решила перенести на меня и вроде ей это нравится!
– мысленно отмечаю, вертясь под ее придирчивым взглядом. Пришлось перемерять все свои брюки, джемпер, рубашки и майки.

– В твоем гардеробенедостает «водолазки» и свитерок не помешает, - задумчиво замечает.
– Зимней верхней одежды нет, а скоро холода начнутся. В чем ходить будешь?

– Родители обещали оставшуюся мою одежду по почте выслать, - информирую.

– Надо бы еще шифоньер купить для твоих вещей, - планирует, - в твоей комнате я шкаф освободила, как смогла. Там только мои пальто, плащи и куртки остались, - сообщает.

Вспоминаю про мысленно обещанную стенку, а заодно про кухонный гарнитур и снова направляюсь к телефону. Набираю номер ЖЭКа и спрашиваю Вадима. К сожалению того на месте не оказалось. Бродит где-то по участку - махинирует или ремонтирует.

Снова набрал телефон Эдика. Договорились, как обычно, встретится на платформе Сосновой Поляны.

– Почему ты не пригласишь своего друга к нам?
– вышла в прихожую родственница.

Подумав, ответил:

– Из-за моих обкомовских знакомых.

На ее недоуменный взгляд, пояснил:

– Не думаю, что оставят меня без контроля, а я не хочу, чтобы посторонние знали моих друзей и знакомых. Вдруг посчитают их неблагонадежными. Не хочу никому создавать проблемы.

– Меня все время мучает вопрос - Петр Петрович действительно может быть твоим, а значит нашим родственником?
– признается тетя.

– Кто его знает? Весной с отцом ездили на его родину, на похороны. Я редко кого знал из съехавшихся с разных краев родственников и даже не слышал про них. Возможно, папа тоже не знал всех лично. Там собралось более пятидесяти человек. Упоминались не приехавшие родственники из Ленинграда, - сообщаю.
– Мне пытались рассказать, кто есть кто, но я на втором десятке запутался во всех родственных связях, - усмехаюсь.
– Удивился даже, что Соловьевых так много, - признаюсь с улыбкой.

– Мне тоже тогда нельзя никого в гости приглашать?
– пугается.

– Почему?
– удивляюсь.
– Это же твои знакомые. А тебя Ксенофонтов назвал хорошей и упрекнул меня, что зря скрывал замечательного человека.

– Ты меня скрывал? Зачем?
– краснеет.

– По той же причине, - улыбаюсь.
– В школе сомневались - нужен ли я им. Если бы не позвонил из школы Петру Петровичу, то возможно они до сих пор о тебе не знали.

– Но почему нужно тебя контролировать? Приглашать на учебу тебя и родителей на работу в Ленинград? Зачем эта конспирация?
– искренне недоумевает.

«Ну вот, вляпался!» - теряюсь и начинаю частично признаваться:

– Сам не знаю. Написал песню о блокаде и передал Романову. Попутно помог задержать преступника, которого милиция не могла поймать долгие годы. Пока находился в комсомольском лагере на мою родину приезжали двое мужчин и расспрашивали обо мне. После этого родителям выделили вне очереди квартиру, а потом меня вызвали в Ленинград на беседу. Вроде хотели поощрить за помощь в поимке маньяка, но я отказался. Они не настаивали, так как не хотели афишировать нерасторопность милиции. Так думаю. После этого мне предложили продолжить учебу в Ленинграде и обещали поддержку в дальнейшем. Может чего разглядели во мне? Или Ксенофонтов постарался, признав родственника? Не знаю.

– Что за преступник? Почему ты мне ничего не рассказал?
– негодует.

– Много лет один подлец, представляясь сотрудником милиции, нападал на девчонок-подростков и заодно грабил. Напоминаю, что это секрет. Меня предупреждали об этом молчать, - пристально смотрю на нее, пока она не кивает.

– То, что ты необычен, талантлив и ведешь себя как взрослый, я это давно поняла, но что они хотят? Если конечно не считать родственных связей с работником Обкома, - размышляет вслух.
– А тебе ничего не предлагали?
– интересуется, уловив какую-то мысль.

– Еще нет, но Петр Петрович предупредил, что вероятно меня вскоре вызовут в КГБ на беседу. Только тетя, это тоже секрет, - сообщаю и предупреждаю.

– Ну, тогда понятно все, - вздыхает и сразу успокаивается.

Вера у советских людей во всемогущество тайного и от этого загадочного ведомства безгранична. В КГБ всегда знают, чего хотят и что делают. Об этом пишут в книгах и показывают в фильмах. Там работают рыцари без страха и упрека.

Мне уже надо бежать. Опаздываю на встречу. Об этом заявляю успокоенной хозяйке и, схватив сумку, исчезаю за дверью.