Высокое Искусство

Она уже испытывала настоящий страх. Ощущала боль настоящей потери. Окунулась в бездну отчаяния. А сейчас Елена познала новое, всепоглощающее чувство, которому прежде не было места в ее душе, даже когда погибла Шена, а Чертежник обманул и покалечил ученицу.

Это была ненависть. Безграничная, ледяная, убивающая черным дыханием все, даже страх смерти.

Елена тихо сняла плащ, обернула левую, вооруженную клинком руку, оставив примерно два локтя свободно висящей ткани. Абордажный топорик островитянина остался наверху и, наверняка, уже сменил хозяина, но женщина поискала взглядом и нашла молоток. Тот, что сама же по совету Малышки взяла на втором этаже год назад, чтобы сподручнее было колотить в дверь Чертежника. Баала, заметив инструмент, сначала взгрустнула, наверное, вспомнив мужа, но затем приспособила находку под обычную хозяйственную деятельность, оставив на кухне. Где-то наверху, на заброшенном верстаке, были и гвозди, немалая ценность.

Есть время сеять, и есть время пожинать.

Хороший молоток, на длинной прочной рукояти, обожженной для крепости. Боек шестигранный, а носок заточен. Дерево расклинено в проушине серебряной монеткой — на удачу и долгую службу инструмента, старая традиция плотников, столяров. Солидная вещь, сделанная крепкими руками мастера. И удивительно похожая на оружие, ведь боевые топоры — если конечно речь не идет о двуручных монстрах латников — тоже делаются легкими и разворотливыми.

Есть время бежать, не оглядываясь, и время остановиться.

Елена взвесила молоток, сделала пробный замах, оценивая, как лежит в руке. Хорошо лежит, надежно. Лекарка вздрогнула, ей на мгновение показалось, что в ушах зазвенел жуткий, замогильный смех кого-то знакомого. Старческий, дребезжащий хохот человека, которому тяжко вдыхать полной грудью. И шепот, проникающий сквозь смех холодным дуновением: «Смерть любит тебя».

Нет, показалось.

Время бояться и…

Женщина вдохнула и выдохнула, переступила с ноги на ногу, будто раскручивая внутри маховик, слегка пританцовывая в готовности «дыхнуть жопой», как учил Фигуэредо. Наверху зашумели сильнее, похоже, расслабились, не нашли захоронок и стали разочарованно делить скудную добычу

«Время убивать, бляди. Время убивать» — подумала Елена и тихо шагнула на первую ступень лестницы, ведущей под крышу.

* * *

Князь смотрел на герцогиню и умело скрывал тревогу.

Поутру Флесса аусф Вартенслебен казалась чуть уставшей, но бодрой и энергичной дамой. Из нее ключом били готовность к свершениям и непробиваемая уверенность как в себе, так и в общем деле. Герцогиня жонглировала проблемами и решениями, как опытный циркач. Без колебаний отбрасывала то, что исправить уже не представлялось возможным, цеплялась, как гиена, за то, что можно и нужно изменить. Грозила, убеждала, раздавала золото в строго отмеренных и безукоризненно точных пропорциях. Князь видел много высокородных господ «плоской земли» (так единственно настоящие люди именовали всех, кто не родился под чистым небом срединных гор, столпов мира), однако мог честно признаться самому себе, что мало кто сумел бы действовать лучше. Определенно, эту юницу ждало большое будущее.

Тем страшнее казались изменения, случившиеся менее, чем за одну стражу. Когда князь, разрешив определенные вопросы, вернулся в дом герцогини за несколько часов до раннего заката, он увидел совершенно другого человека. Этот остановившийся взгляд, ненормальная бледность и ненормальное же количество белил, которые Флесса наложила нетвердой рукой в попытках замазать следы горьких и обильных рыданий… Дочь великого герцога теперь казалась мертвецом, восставшим из могилы, причем настолько, что горец, пару раз встречавший отродий потустороннего мира, искренне усомнился, не подменила чья-то злая воля Флессу? Или хотя бы ее душу.

Спасало одно, план вошел в завершающую стадию, теперь его нужно было не столько разгонять, сколь направлять, а это было чуть менее хлопотно. Но князь все равно беспокоился не на шутку, потому что больно уж много ему было обещано за успех, и слишком многое было завязано на женщину, столь некстати расклеившуюся в самый важный час. У немолодого уже наемника имелись собственные представления о том, что могло так пришибить Флессу, но воин счел за лучшее держать их при себе.

Что-то неладное заметил и эмиссар Сальтолучарда, явившийся без предупреждения, как еще один представитель замогильной нечисти. Во взгляде скромного, невыразительного в манерах и речах островитянина по имени Курцио, сквозило недоумение, щедро сдобренное сомнением. Однако гость и фактический руководитель всего плана не стал особо распространяться и отбыл по своим делам, в коих не давал отчета. И здесь у горца тоже были свои мысли относительно того, как намерен действовать Остров, но эти мысли так же не покинули уст.

— Закат близится, — князь посмотрел на собственных телохранителей, на личного стража Флессы по имени Мурье, на магические часы. — Я отправляюсь к Башне.

— Да, — односложно отозвалась Флесса, делая очередную пометку в книге.

Князь поморщился. Он категорически не одобрял помешательство Сальтолучарда на отчетах и строгих планах, где каждому действию полагалась своя графа и цвет чернил. Слишком легко сбиться и провалить все, когда одна неудача влечет за собой остальные и обрушивает всю задумку. Но самое главное — достаточно было почтовому ведомству [44] Мильвесса заполучить эту писанину или хотя бы узнать о ее существовании… Впрочем, судя по всему, Двор до самого конца оставался в неведении, с какой стороны последует удар. И тут князь, смиряя гордость, должен был признать, что использование Вартенслебенов оказалось великолепной, почти гениальной идеей.

44

Разведка Двора административно относится к почтовой службе, поскольку выросла из вскрытия тайной переписки. Впрочем, тут надо понимать, что это еще не спецслужба в нашем понимании

«Если королю требовалось что-то сделать, поручение вешалось на шею какому-нибудь дворянину, даже без проверки его на элементарную профпригодность. Иногда оно выполнялось, иногда нет. Иногда за выполнение давали награду, иногда нет. Иногда за провал наказывали, иногда нет. В общем, все как сейчас, только без лишней бюрократии»

Император отлично понимал, что его эскапады не останутся без последствий, ждал и защищался как мог, но его шпионы ждали провокаций со стороны островитян или, по крайней мере, их прямых союзников. То, что «головой» заговора окажется лицо, вообще никак не связанное с фамилией Алеинсэ (не считать же, в самом деле, торопливую выдачу замуж со всеми признаками «удалить, чтобы не казнить»), и тем более, женщина… Это был сильный ход, который во многом предопределил успех предприятия!

Возможный успех, одернул себя горец. Пока только возможный, ведь ничего еще не завершилось, и будущая невеста Императора пока даже не в Городе. Завтра на рассвете финансовые разногласия Императора и Алеинсэ станут внутрисемейным делом. Но до того многое предстоит совершить, много препятствий убрать, чтобы затем насладиться заслуженной наградой.

И, черт возьми, лучше бы не ко времени расклеившейся герцогине собрать себя в кулак и закончить дело! Так подумал князь, обозначая соответствующий моменту поклон. Затем три шага назад, не поворачиваясь к дворянке спиной, потому что иное выглядело бы неуважением. Еще один поклон, менее глубокий чем прежде, скорее кивок. Телохранители, родственники по материнской линии, плод сложной связи по крайней мере семи ветвей пяти тухумов, повторили все движения господина, только кланялись куда глубже, в соответствии с разницей положения.

Флесса подняла мутные, покрасневшие глаза, вяло качнула головой и выдавила дежурное напутствие, которое показало, что знаки уважения замечены и приняты. Еще требовалось встать и проводить гостя, однако герцогиня пренебрегла этикетом, а горец решил закрыть глаза на это. Будь упущение продиктовано стремлением оскорбить или принизить, кровь оказалась бы неизбежна. Однако дочь Вартенслебена определенно была не в себе, и князь решил, что обещанные земли стоят вовремя отведенного взгляда. Судя по облегченному выдоху Мурье, «плоский» все понял верно и оценил бесконечную доброжелательность визитера. На четвертом шаге князь стал поворачиваться и краем глаза уловил нечто удивительное, чему здесь быть не полагалось.

Возраст — это плохо. Мышцы превращаются в старые веревки. Суставы скрипят и болят, словно меж костей застрял песок. Мысли костенеют, разум теряет живость, а память услужливо подсовывает напоминание о том, что было десятилетия назад, однако не удерживает того, что случилось накануне. Мир вокруг становится серым, теряет краски, расплывается по мере того как желтеют белки глаз.

Да, старость — плохо. Но есть у нее и определенные достоинства. Их не так уж много, они при всем желании не способны заменить утерянное, однако достоинства есть. И в первую очередь это мудрость. Непередаваемое сочетание опыта, памяти, а также того, что люди с плоской земли зовут «интуицией». Хотя на самом деле это всего лишь умение слушать голос предков, шепот духов, весь мир, что расстилается кругом. Не каждый старец обретает мудрость, однако лишь пожилой человек, многое видевший, многое узнавший, может быть по-настоящему разумным. Поэтому стариков берегут, кормят, согревают и уносят в горное безлюдье на спокойную тихую смерть лишь в самые тяжелые, самые голодные зимы. Старый человек — опытный, видевший жизнь человек, способный отыскать в памяти ответ на вопрос, что не по разуму юным.