Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

– Мужчина! – обращается к фигуре женщина. – Не хотите ли развлечься?!

Фигура мужчины ставит чемоданчик на асфальт, и улыбка на его лице превращается в пропасть.

– А где? – спрашивает он, и тут его неожиданно прислоняет по инерции к ограде.

– Не узнаешь? – вдруг спрашивает женщина и, обращаясь к своему спутнику, говорит. – Сеня, помоги ему!

– Ну, что, господин, узнавать будешь или что?! – вопрошает Сеня, выпрямляясь, расправляя плечи и показывая дырку на своем свитере.

– Вы что? Вы что, ребята? – испуганно ноет мужчина. – Что вам надо?

– Ты меня не узнаешь? – еще раз спрашивает женщина, подходит ближе к мужчине и вытягивает свое лицо.

– Ирка? – после паузы, вглядываясь в нее, протягивает он. – Ира, господи прости! Ты откуда и куда? Не знал, что ты… А ты что, меня ждешь, что ли? А это кто?

Он показал пальцем на Сеню.

– Это Сеня, я теперь с ним живу! – ответила женщина.

– А-а, – многозначительно и удивленно сказал мужчина, – живешь, значит. Ну, живи…

Он поднял свой чемоданчик, развернулся и пошел в ту сторону, откуда пришел. На пути у него оказалась одна из собак. Он остановился и протер глаза.

– Аркаша, – спокойно сказала женщина, – надо бы должок вернуть.

– А чего это я тебе должен? – спросил мужчина, стоя к женщине спиной и гладя на собаку. – Я с тобой разобрался. Понятно же. Не подходишь ты. Не подходишь.

Он замолчал. Женщина сжала кулаки и еле сдерживалась. Вдруг она закричала:

– Значит, когда спал со мной, подходила! А теперь не подхожу?!

Она размахивала руками и дергала головой, продолжая кричать:

– Ты мне обещал месяц назад, обещал! Это для меня самое важное! Как ты мог! Ну, ладно, нашел ты другую, ну и что?! Черт с ней! Но отдавать мое – ты не имел права!

– Слушайте, это, – неуверенно сказал Аркаша, – а это ваша собака?

Он повернулся к женщине.

– Ирина, – продолжал он, – это ваша собака? Вы это чего надумали?

Ира бросилась резко к нему и упала на колени. Собака злобно залаяла. Сеня подбежал к ним и стал шикать на собаку. Ирина, плача, говорила умоляющим тоном:

– Отдай мне эту роль! Аркашенька! Отдай! Ты же знаешь, у меня закат! Мне нужна эта роль! Нужна! Прости меня!

Сеня глупо уставился на нее, она схватила Аркашу за брюки и стала целовать их.

– Господи, Ира, какой позор! – сказал Сеня. – Что ты делаешь? Ты же хотела отомстить! Это невозможно…

Он подошел к ней ближе и попытался ее поднять.

– Уйди, ты! – заорала она на него. – Уйди отсюда! Оставь меня в покое, к черту! Бездарь!

Сеня бессильно сгорбился, развернулся и прошел мимо Аркаши и собаки. Собака замолчала, немного постояла и двинулась за Сеней. Он сунул руки в карманы, посвистывал и шел, нарочито подскребывая подошвами ботинок по асфальту.

– Ну, пойдем, что ли, – успокоившись после ухода собаки, сказал Аркаша, – пойдем, пойдем.

Он помог Ире подняться, отряхнул ей брюки и спросил:

– Ты, что действительно живешь с этим оборвышем?

– Да брось ты, – надменно улыбаясь, ответила Ира, – с этим…

Она фыркнула.

Ночь, приспуская тени, копошилась по подворотням.

Вторая черная собака медленно плелась за Ирой и Аркашей. Они шли по проспекту, обсуждая уже общие дела…

...

18.04.01

Крик

Где-то в воздухе плавится влага. Опустошенные жарой комары и мухи спят на веранде. Даже кузнечик стрекочет медленнее, чем обычно. Ягоды приуныли. На небе все еще синее, жестоко синющее полотно. Тишина брезглива, и вялость растений нарушается только какой-то попыткой молодого ветерка хоть что-то сдунуть с места. Маячат силуэты дачников, виляющих по дорожке между заборами – из тенька в тенек.

Суровое жаркое лето мстительно сжигает мысли некоторых недовольных прошлогодней его прохладностью. Лето мстит за то, что бранили прежние частые дожди и низкую температуру.

– Валя! – страшной громкости крик нарушает вальяжность двух перегревшихся фигур, сидящих в плетеных креслах возле забора под дубом.

– Что-то Колымов кричит! – говорит пожилой мужчина своему соседу под дубом – профессору истории Изумлинову.

– Василий Сергеевич, вы не уходите от спора! – упрекает мужчину Изумлинов. – Ваша сестра совершено не умеет рисовать. Контуры профуканы.

Василий Сергеевич, и без того нагретый солнцем, начинает краснеть от недовольства.

– Сергей Фомич, Сергей Фомич! Катенька не рисует, а, скажем, пишет свои картины совсем не для вашего дилетантского взгляда. Все-таки я в этом что-то понимаю. – Василий Сергеевич старается говорить сдержанно и внятно.

– Валя! – опять раздается дикий крик в пустынной дачной атмосфере. – Валя! Ау!

– Он с ума сошел, видимо! – говорит профессор истории. – Кто ему эта Валя?

– Это его сожительница, – уточняет Василий Сергеич, – они очень часто друг друга зовут именно таким образом. Так что вы скажете на ту мою мысль?

– Понимаете, дорогой, – отвечает Сергей Фомич, – у вас глаз замылился! Художник о художнике не может рассуждать здраво. Это мы, ничего не понимающие, оцениваем, нравится или не нравится…

– Валя! – истошный крик заставляет пожилых собеседников взмахнуть руками, как по команде, и откинуться на спинки кресел. Они прислушиваются и поэтому некоторое время молчат.

– Зачем вы сдаете комнату таким ненормальным людям, как этот Колымов? – после молчания спрашивает Сергей Фомич.

– Женщины, они сами не знают, что им надо! Вот ушла куда-то, а он теперь кричит! – беспокоится Василий Сергеич. – Я сдаю ему комнату уже пять лет, он хорошо платит, и мы с ним в общении. Но вот теперь он привез эту Валю, и я его не узнаю.

На какое-то время наступает тишина, и собеседники, вдыхая распаренный воздух, что-то обдумывают.

– Вот, не кричит теперь! – удивленно замечает Сергей Фомич. – А представьте себе, что я приехал к вам на день, и буду выслушивать этот крик каждые пять минут.

– Валя! – крик Колымова разбивает вдребезги спокойствие Сергей Фомича, он начинает нервничать и приподнимается с места.

– Может быть, вы сходите и узнаете, чего он вопит? – просит художника профессор истории.

– Я вот одного не понимаю, Сергей Фомич, как вы можете судить о картинах, не нарисовав даже маленькой рожицы?! – постепенно нахмуриваясь, спрашивает Василий Сергеич.