Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Апыхтин знал этого парня, сам принимал его на работу, и где-то в глубине души шевельнулось чувство благодарности за это ночное дежурство.

–  Привет, - сказал он, направляясь к лифту.
– Ты что же, всю ночь здесь отсидел?

–  Велено.

–  А… Тогда конечно, тогда понятно.

Подошел лифт, парень вошел в кабину вслед за Апыхтиным и тут же нажал кнопку первого этажа, хотя кто-то за углом уже торопился к лифту, выкрикивая поспешные слова, прося подождать, захватить его в просторную кабину.

–  Что ты так? Подвезли бы соседа!

–  Перебьется, - ответил парень с нарочитой грубостью.

–  Тоже

верно, - согласился Апыхтин.

И это в нем появилось - он охотно соглашался со всем, что ему говорили: не было ни сил, ни желания что-то отстаивать, возражать, добиваться. Это казалось совершенно несущественным, ненужным.

Уже в машине Апыхтин вспомнил, что не позавтракал, и это тоже не огорчило - если так случилось, значит, так и должно было случиться. Он сидел на заднем сиденье, автоматчик устроился впереди, рядом с водителем. Наверно, так и положено. Или же он сам первым сел на заднее сиденье, и охранник не осмелился сесть рядом? И здесь не возникло у Апыхтина своего мнения, желания что-то исправить. Если так расселись, значит, иначе было и нельзя.

Апыхтин опустил стекло, в машину ворвался свежий утренний воздух, шелест шин по мокрому асфальту, городской невнятный шум. И вдруг неожиданно, как бы из ничего, без всяких внешних причин возникло воспоминание - Кандауров спрашивает, нет ли у него врагов. Апыхтин заверил Кандаурова, что все в порядке, на его горизонте ясное небо. Кандауров ничего не ответил, но в банке тогда провели какие-то косметические охранные меры, призвали всех к бдительности, и на этом все закончилось.

И вот, пожалуйста…

Поколебавшись, Апыхтин вынул коробочку сотового телефона и набрал номер Кандаурова. Тот ответил сразу, будто ждал звонка, будто наверняка знал, что Апыхтин позвонит.

–  Костя?

–  Слушаю, Володя!

–  Послушай… Недавно ты спрашивал о врагах… За этим что-то стояло? Или просто призывал к бдительности?

–  Стояло.

–  Больше ничего не добавишь?

–  А нечего добавлять. Прошел слушок… В наших кругах, естественно. Промелькнула твоя фамилия.

 В какой связи?

–  Не знаю. Но вот так просто фамилии не произносятся. Это было не при мне, ребята доложили. Якобы кто-то где-то кому-то…

–  Не хочешь сказать или действительно не знаешь?

–  Володя, послушай… Как только ребята доложили мне, я в тот же день позвонил тебе и все сказал открытым текстом.

–  Помню.

–  Не сомневайся во мне, Володя, ладно?

–  Не буду.

–  Все, что я сказал сегодня утром, остается в силе. Держись, Володя.

–  Постараюсь, - ответил Апыхтин и выключил телефон. Он не мог больше говорить. Самые простые слова Кандаурова, эти вот «держись, Володя», оказали на него совершенно неожиданное действие - он чуть не расплакался и с трудом глотал какие-то комки, сотрясающие все его большое тело. Встретившись в зеркале взглядом с водителем, он сдвинулся в сторону, чтобы тот не понял, не догадался о его состоянии.

Да, так бывает - прочувствованные слова друзей, соратников оставляют нас совершенно равнодушными, и слушаем мы их снисходительно и даже с некоторым раздражением, дескать, скорее бы заканчивали. Не затрагивают они ничего трепетного и заветного, а если что и дают, то лишь удовлетворение уставшему самолюбию. Но случайно брошенное слово человека далекого, может быть, даже презираемого человека, которого мы даже стыдимся, вдруг

цепляет что-то важное, больное в душе, и ты готов разрыдаться на плече попутчика в электричке, разговориться с поздним выпивохой у ночного киоска, пожаловаться таксисту.

Что за этим?

Привычная опасливость, подсознательная боязнь ближних, потому что по-настоящему чувствительный удар может нанести человек, хорошо знающий, где у тебя болит?

Или невозможность носить в себе нечто гнетущее, невыносимо тяжкое? Или сохранившееся из глубины веков стремление быть искренним, открытым и простодушным?

Кабы знать, кабы знать… А надо ли?

Как бы там ни было, часто не остается никаких сил таиться, скрываться, прятаться…

Алла Петровна встретила Апыхтина как обычно - стоя у своего стола. Тот с удивлением отметил ее осунувшееся лицо, круги под глазами, встревоженный взгляд, мимо которого не мог пройти.

–  Что-нибудь случилось?
– спросил Апыхтин, вполне искренне спросил, не допуская даже мысли о том, что кого-то могут всерьез расстроить его личные беды, не привык он к этому, да и кто привык?

–  Как сказать, Владимир Николаевич…

–  У вас такое лицо, будто что-то случилось… Простите.

–  Следователь звонил…

–  И что?
– обернулся Апыхтин уже от двери.

–  Сказал, что скоро приедет.

–  Это хорошо, - кивнул Апыхтин.
– Следователь - это всегда хорошо. Особенно в банке, - добавил он самому себе, уже в кабинете. И тут же снова выглянул в приемную.
– Никого ко мне пускать не надо, - сказал он секретарше.
– Пусть сами разбираются. Справятся.

–  Хорошо, Владимир Николаевич.

Апыхтин пересек кабинет из угла в угол, постоял у стола, потрогал холодную ручку сейфа, подошел к окну. Его «мерседес» стоял на месте, и водитель, прохаживаясь, курил свою утреннюю сигаретку. По шоссе проносились машины, торопились прохожие - шла обычная городская жизнь, точно такая же, как вчера, позавчера, какая будет завтра.

В то же время у Апыхтина было ясное понимание того, что он отныне живет в совершенно другом городе, в другой стране, может быть, даже на другой планете, в каком-то действительно параллельном мире. Здесь встречаются знакомые ему люди, есть банк, который он создал когда-то и провел через все финансовые бури последних лет, но мир здесь другой.

Пройдя к столу, Апыхтин плотно уселся в высокое кожаное кресло, придвинул к себе телефон, положил руку на трубку и… И почти с ужасом обнаружил, что звонить ему некуда, некому, более того - не хочется. Дела, которые еще вчера казались важными, срочными, необходимыми, вдруг исчезли, и он даже не мог вспомнить, что его так заботило, заставляло волноваться, кричать в трубку, чего-то требовать нетерпеливо, гневно и гореть, гореть, гореть…

Повертев трубку перед глазами, он бессильно уронил ее на аппарат.

–  Разрешите, Владимир Николаевич?
– в дверь заглянула секретарша, готовая тут же снова исчезнуть.

–  Входи.

Алла Петровна подошла к столу и скорбно положила на самый край голубоватые бумажки. Апыхтин взял их, всмотрелся, вчитался, и вдруг до него дошло, что это авиационные билеты на Кипр. Билетов было три. Каждый из них он внимательно просмотрел, убедился, что выписаны они правильно, на него, на Катю и на Вовку. Вылет состоится на следующей неделе из аэропорта Шереметьево рейсом Москва - Пафос.

Поделиться с друзьями: