Высшая мера

–  Я готов ответить, что таких клиентов у нас нет. И в то же время понимаю, что утверждать этого нельзя. Время сейчас странное. Деньги сгорают прямо в банках, правительства меняются каждые три или пять месяцев… Что угодно может довести человека до бешенства.

–  Есть обиженные на вас? Вы кого-то разорили? Пустили по миру? Довели до банкротства?

–  Мы не нарушали закона.

–  Я не об этом.

–  И нравственного, человеческого закона мы тоже стараемся не нарушать. Ведем себя по-человечески. Это я знаю точно. У банка есть возможность вести себя куда тверже.

–  Так есть обиженные?

–  Да, есть фирмы, есть люди, с которыми банк поступил, может быть, сурово, но справедливо. Можно ли таких назвать обиженными? Можно. Они затаили зло? Не исключаю. Вынашивают планы мести? И это возможно.

– Басаргин, кажется, совсем освоился, обрел способность рассуждать и строить предположения.

–  Они выражали свою обиду, досаду, недовольство?

–  Не знаю, о каких звонках рассказывал Цыкин, я таких звонков не получал. Никто не угрожал и Апыхтину, он сам об этом говорил. Осецкий? Все знали бы об угрозах еще до того, как он положил трубку.

–  Настолько болтлив?

–  Настолько несдержан, - поправил Басаргин.
– И еще одно… То, что произошло с семьей Апыхтина… В этом есть нарушение логики сегодняшней жизни. То, что произошло, - нападение без объявления войны. Мне непонятно случившееся. Зачем было поступать так? Может быть, банк готов был заплатить любые деньги? Или готов был отдаться в другие руки, если такова была цель? Подобным событиям должны предшествовать переговоры… Как сейчас говорят, разборка.

–  Может быть, они хотели с самого начала подавить волю к сопротивлению?
– предположил Юферев.
– Сразу решили показать, какие они крутые?

–  Не знаю, насколько они крутые… Здесь скорее проглядывает истеричность какая-то. А уж никак не спокойный твердый разговор. Залить квартиру кровью - много ума не надо.

–  Вам не кажется, что Апыхтин поплыл?

–  Он дрогнул, а не поплыл. А кто не дрогнет?
– Басаргин опять уставился в окно. За время их разговора над городом сгустились тучи, в кабинете заметно потемнело, по жестяному карнизу застучали редкие капли дождя.
– Кто угодно дрогнет.

–  И вы?
– спросил Юферев.

–  Я бы не пожалел никаких денег, чтобы все-таки достать этих отморозков, - Басаргин посмотрел на следователя спокойно и твердо.
– Думаю, что и вы поступили бы так же.

–  Возможно, - Юферев поднялся.
– У меня к вам просьба… Если будут звонки, требования, угрозы, будет что-то такое, что не вписывается в обычную вашу жизнь… Звоните.
– Он положил перед Басаргиным визитную карточку.
– Здесь и рабочий телефон, и домашний. Звоните.

–  Обязательно.
– Басаргин взял карточку и не глядя сунул ее в нагрудный карман.

Дождь хлынул сильнее, и оба, подойдя к окну, некоторое время молча смотрели на потоки воды. Площадь перед банком быстро опустела, и только машины сверкали свежими бликами.

–  Дождь - это хорошо, - сказал Юферев.

–  Особенно в дорогу, - добавил Басаргин.

–  Апыхтин собирается на Кипр?

–  Какой Кипр, - вздохнул Басаргин.
– Тут уж никакой дождь не поможет.

–  Дождь - это хорошо, - повторил Юферев.
– И для тех, кто уезжает, и для тех, кто остается.
– Похоже, он и не ждал от Басаргина ответа, думая о чем-то своем.

Мысленно он уже покинул банк, где никто не мог сказать ему ничего полезного, дельного, что хоть как-то прояснило бы кошмарное убийство, взбудоражившее весь город, поднявшее на ноги всех, кто имел хоть какое-то отношение к милиции или к прокуратуре. Чаще обычного проверялись на дорогах машины, усиленные наряды прочесывали город, нужные люди срочно созванивались со стукачами и доносчиками, под особый надзор были взяты автобусная станция, железнодорожный вокзал, аэропорт.

Но пока все было напрасно - следов убийц обнаружить не удавалось.

Следователь Юферев не был блестящим и проницательным, остроумным и дерзким. Не горели огнем его глаза, и не светилось в них какое-то там сатанинское понимание человеческих слабостей и пороков. Даже задержав опасного преступника, начальству своему докладывал о задержании голосом унылым и безрадостным. Похоже, ему даже неловко было радоваться собственной победе. И походка у него была вполне соответствующая - усталая, и взгляд был печальным, даже сочувствующим: извини, дескать, братец, но придется мне поступить с тобой несколько непочтительно…

Но происходило странное - к Юфереву люди сразу проникались доверием, желанием помочь незадачливому следователю, хоть что-то найти для него утешительное, обнадеживающее. Глядишь, начальство и не выгонит его с работы, глядишь, и похвалит как-нибудь к празднику или просто под хорошее настроение.

Знал ли Юферев, какое впечатление производит он на людей? Похоже, все-таки знал, но не стремился во что бы то ни стало понравиться, показать себя толковым, быстрым, безотказным.

Может быть, в этом проявлялась его натура, скорее всего созданная природой для занятий задумчивых и неторопливых, а может, попросту лукавил, потому что дела ему удавались и раскрытий у него было ничуть не меньше, чем у других следователей - с горящими глазами и учащенным дыханием.

Когда Апыхтин и трое его верных соратников, трое заместителей, смотрели из большого окна на площадь, на бредущую фигуру ссутулившегося следователя, то единственное чувство, которое посетило их, была жалостливость.

–  Со следователем нам явно повезло, - усмехнулся Осецкий.

–  Был бы человек хороший, - подхватил Цыкин.

Басаргин лишь головой покачал, Апыхтин вздохнул тяжко: о чем, дескать, ребята, говорить.

А Юферев шел себе и шел мимо «мерседесов» и прочей сверкающей мишуры и не видел мокрой после дождя площади, не ощущал капель, падающих из темных туч, перед его глазами был лишь голубоватый телеграфный бланк со слабым отпечатком женских губ.

Юферев решил сам поговорить с жильцами апыхтинского подъезда, Брыкину поручил выяснить - нет ли среди них человека, который работал бы на почте, телеграфе или в каких-нибудь похожих конторах. Прекрасно знал Юферев привычку наших граждан тащить с работы все, что может пригодиться в хозяйстве, и даже то, что в хозяйстве никогда не пригодится. Секретарши заваливали полки в собственных туалетах коробками со скрепками и кнопками, календарями и блокнотами, шариковыми ручками, которые накапливались годами, пока однажды под горячую руку не выбрасывалось все это в мусорный ящик. Токари тащили с заводов сверла и напильники, электрики всех знакомых одаривали лампочками, выключателями, вилками и розетками. И потому человек, работающий на почте, просто вынужден был тащить домой телеграфные бланки, чтобы использовать их в хозяйстве - от кухни до туалета. И если окажется, что есть все-таки почтовый работник в подъезде, юферевская версия может лопнуть от ветерка, от легкого дуновения сквозняка из квартиры этого работничка.